Книги

Ирина Калинина. Член Московского союза художников. Член творческого объединения женщин художников «Ирида».

Долгие годы работы над скульптурой убедили меня в том, что скульптор обязательно должно быть философом, смотреть в глубину вещей, видеть в человеке его внутреннюю сущность и уметь передать ее в любой скульптурной композиции. Я родилась в Москве в 1947 году в семье инженеров-энергетиков, Бориса Леонидовича и Инны Дмитриевны Вучетич. Если бы не война. то папа. который очень хорошо рисовал, стал бы архитектором, а мама закончила бы МИФПИ. куда она поступила в 1940 году. В нашей семье очень любили искусство и многие хо- рошо рисовали: мой прадед, Николай Гаврилович Вучетич, был не только известным детским писателем, лауреатом Фребелевской премии, но и хорошим художником, членом Общества художников-акварелистов; дедушка, Леонид Николаевич Вучетич‚ разносторонне образованный человек: имел 3 высших образования, был математиком, адвокатом, писал стихи, закончил третью Студию МХАТа; а дядя, Евгений Викторович Вучетич, всемирно известный скульптор, народный художник СССР, лауреат Ленинской и нескольких государственных премий, автор памятника воинам-освободителям в Трептов-парке в Берлине, мемориального комплекса на Мамаевом кургане в Волгограде, памятника Победы в Киеве. композиции «Перекуем мечи на орала», установленной в Нью-Йорке, и многих других известных произведений. Неудивительно, что художественные, математические и другие способности передались и мне, Рисовала я с раннего детства не только на бумаге, но и на чем попало: на паркетном полу, на обоях, на дверцах нового шкафа — цветными карандашами, на пианино — гвоздем. Естественно, что моя «творческая деятельность» не вызывала восторга у моих родителей: меня наказывали за мои опусы, и в конце концов я перестала рисовать. Зато активно занималась музыкой, изучала французский и немецкий языки, увлекалась физикой, химией и астрономией, так что в 9-10 классах была председателем «Клуба любителей точных наук», занималась в кружке для школьников — победителей олимпиад на мехмате МГУ, и ничто не предвещало, что я стану скульптором. В 9 классе я очень долго болела и в это время от нечего делать стала, лежа в кровати, лепить маленькие портреты из пластилина. Помню, что я вылепила портрет Н.Г. Чернышевского, который моим родственникам показался очень похожим. В то время открылся Дворец пионеров на Ленинских горах, где на экскурсии была моя бабушка, Мария Владимировна, и она решила меня записать в скульптурную студию, что мы и сделали. Таким образом, уже в 10 классе я начала заниматься скульптурой. Надо сказать, что я считала себя уже очень взрослой (мне было 16 лет) для начала занятий скульптурой и очень боялась, что надо мной будут смеяться. Но как только я переступила порог скульптурной студии и взяла в руки глину впервые в жизни, я поняла, что здесь мое место. Через месяц я уже вылепила свой первый портрет с натуры, который понравился моим преподавателям, и этот портрет сфотографировал профессиональный фотограф Дворца пионеров как поощрения за хорошую работу. Все последующие работы в числе лучших отливали в гипсе. Я увлеченно занималась в студии, участвовала во всех выставках, получала премии, забросила математику и Клуб любителей точных наук. В конце 10 класса, весной, я начала лепить портрет нашего преподавателя Александра Васильевича Попова, который так ему понравился, что он вызвал моего папу в студию и объявил, что мне непременно нужно стать скульптором и готовиться к поступлению в художественный институт, желательно в МВХПУ (б. Строгановское). Такая была традиция в скульптурной студии: почти все выпускники поступали в «Строгановку». Эта новость произвела на моих родителей впечатление разорвавшейся бомбы, так как они не хотели, чтобы я стала скульптором, да еще с такой фамилией. Дело в том, что наша семья по ряду не зависящих ни от кого причин (революция и Гражданская война разметали по всему свету не только нашу семью) не общалась с семьей Евгения Викторовича Вучетича, и он даже не знал о моем существовании. Только когда я поступила в Строгановку, Евгений Викторович разыскал нас и пригласил к себе.  Я никогда не забуду его долгий, светлый и пронзительный взгляд, которым он смотрел на меня в первую минуту нашей встречи. Он посмотрел мои рисунки и фотографии скульптурных работ и сказал два слова: «Толк выйдет». С этого времени началась моя новая жизнь — я стала студенткой! А мое общение с дядей Женей было систематическим и очень для меня плодотворным. Евгений Викторович очень обрадовался, что в семье будет еще скульптор, так как его дети не пошли по его стопам. Он очень внимательно относился ко мне, читал труды по педагогике и психологии, так как боялся подавить меня как будущего скульптора своим авторитетом и сломать мою индивидуальность. Но его страхи были напрасны, так как в то время я была совершенно неподдающейся влиянию ничьих авторитетов в искусстве, что сохранилось в какой-то мере и до сих пор. Я всегда была такой, какая есть, ничего из себя не изображала и не зависела ни от комплиментов, ни от критики, помня слова Пушкина: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца». Помню, как мы с дядей Женей лепили портреты его жены Веры Владимировны. Ему очень понравился мой портрет, мне кажется, потому, что он в принципе не был похож на портрет, который лепил он. Евгений Викторович, как всегда, старался передать внутренний мир и психологию человека путем очень внимательной детализации черт его лица: изгиб бровей или чуть заметная ухмылка в уголках губ портретируемого имели для него очень большое значение. Я же видела мир очень цельно без излишней детализации и углубления в психологию. Меня интересовали в то время большой объём и пластическая выразительность формы, благодаря которой и достигалась психологическая характеристика человека. как это у меня получалось, не знаю, но получалось. Евгений Викторович очень гордился моими достижениями и показывал мою работу всем своим гостям. Вообще Евгений Викторович имел на меня очень большое влияние не столько в узкопрофессиональном, сколько в общем, гуманитарном плане, если можно так выразиться. Более умного и глубокого человека, такого гиганта духа я до тех пор никогда не встречала. И хотя мой отец и дед были тоже очень умные и разносторонние люди, но они относились ко мне как к ребенку и на равных со мной тогда не общались. А дядя Женя общался! Как с более молодой коллегой и единомышленницей. Он заинтересовал меня философией от античности до современности, так как считал, что Скульптор обязательно должен быть философом, иначе он превращается в подмастерье. Он научил меня смотреть в глубину, вещей, видеть в человеке его внутреннюю сущность и уметь передать ее в портрете, фигуре и любой скульптурной композиции. С момента поступления в институт я была очень воодушевлена. чувствовала в себе богатырские силы и думала. что так и будет всегда. В «Строгановке» у меня были разные педагоги, как очень хорошие. так и такие, что только и думали, как бы избавиться от меня, и все потому, что у них были какие-то счеты с Евгением Викторовичем. Зато с большой благодарностью я вспоминаю своих первых преподавателей скульптуры и композиции: Юрия Петровича Поммера, который заставил меня поверить в свои силы; рано ушедшего из жизни Андрея Петровича Файдыша, Александра Николаевича Бурганова и Вадима Шелова. Проучившись в «Строгановке» два года, я задумала перейти в Суриковский институт, так как в «Строгановке» было чисто декоративное направление в скульптуре, что меня не удовлетворяло. В Суриковском институте 5 лет я училась у многих скульпторов: у Н.Н. Клиндухова, О.М. Манизера, П.И. Бондаренко, Л.Е. Кербеля, Н.В. Томского и у М.Ф. Бабурина. Мне было настолько легко воспринять стиль работы в Суриковском институте, что первая моя работа — этюд с мужской обнаженной натуры высотой 1 м 20 см был отмечен как лучший на курсе, а я была на 9—м месяце беременности. Потом я родила сына, и учиться стало неизмеримо труднее: поскольку я не брала академический отпуск, а через 3 месяца Продолжила обучение по специальным предметам‚ общеобразовательные дисциплины 2-го курса мне засчитали. На 5 курсе и на 6-м я занималась в мастерской Н.В. Томского и М.Ф. Бабурина. Михаил Федорович Бабурин, человек очень эмоциональный и горячий, требовал от студентов точного следования натуре. И наряду с этим он учил нас образному видению во всем, даже в учебной постановке. Он умел видеть красоту и часто про- сил: «Дайте мне стул, я хочу полюбоваться этой моделью», садился и минут 30 разглядывал модель с понравившейся точки, а потом подходил к студенту и объяснял, что у него не так сделано. И если он видел, что студент его не понимает, то брал в руки стек и показывал на этюде, что надо делать. Иногда он мог срезать на пол всю работу накануне просмотра, а потом требовал, чтобы студент все поправил в предстоящую ночь. Он даже говорил: «Кто ни разу не ночевал в инсти- туте перед просмотром, тот не суриковец». Я не ночевала, хотя был случай один раз на третьем курсе, когда Михаил Федорович срезал на пол весь мой рельеф, а у меня дома был тяжело больной ребенок, который засыпал только у меня на руках. Вообще мой сын много и тяжело болел в детстве, не было ни одной сессии, чтобы он был здоров. А во время диплома он так тяжело заболел двухсторонним воспалением легких, что я в институт не ходила, не с кем было, оставить больного ребенка. Бабурин даже пригрозил мне отчислением, сказав, что у него от рака умирала дочь, а он ни одного дня работы не пропустил. Я ему ответила, что мой муж тоже ни одного дня не пропускает, после чего Михаил Федорович никаких претензий ко мне больше не имел. После того злополучного случая с рельефом я старалась под любым предлогом не давать Михаилу Федоровичу никаких инструментов в руки и этим спасала свои работы. Он часто садился за моей спиной на стул, «смолил» одну за другой папиросы «Беломорканал» так, что у меня голова шла кругом от дыма, и говорил: «Как ты держишь стэк? Как ты накладываешь глину? Не понимаю, как ты работаешь, но получается хорошо». Дипломная работа у меня была «Скрипач» — сидящая фигура в натуральную величину, во фраке, самозабвенно играющая на скрипке. Все мои однокурсники говорили: «Ну, смотри, Бабурин твоему скрипачу пальчики то загнет», но этого не случилось, Михаил Федорович, если видел у меня ошибку, говорил, к удивлению всех присутствующих: «Как ты не понимаешь? Я же не могу поправлять твою работу руками — это непедагогично». Диплом я делала не год, как все, а несколько месяцев из-за болезни сына. Причем я вылепила сначала обнаженную фигуру со скрипкой, а одеть мне ее Бабурин никак не разрешал. В то время шел спектакль «Обнаженная со скрипкой», и я говорила, что это про мой диплом. Только за неделю до защиты мне разрешили одеть фигуру. Когда натурщик надел фрак, я поняла, что все пропало: резко изменились пропорции, силуэт, весовые отношения композиции. Фактически на до начинать все сначала, а времени не оставалось. Я была в ужасе. Работала с утра до вечера, так как мне на помощь пришла наша дальняя родственница народная артистка РСФСР Надежда Петровна Смирнова. Она уже не играла на сцене из-за преклонного возраста и приезжала к нам домой, чтобы сидеть с моим сыном, которого врачи не разрешали водить в детский сад после такой тяжелой болезни. Вечерами, приходя домой, я ежедневно рыдала из-за того, что у меня ничего не получается, что я полная бездарность и не умею лепить. Мой муж, скульптор Дмитрий Калинин, очень меня поддерживал, утешал, водил поздно вечером на прогулки, что- бы я успокоилась. Такого нервного напряжения, как в эту неделю, я не испытывала никогда в жизни. Наконец, настал день перед защитой, пришел в мастерскую Михаил Федорович Бабурин, которого всю неделю не было. Посмотрел все наши работы, подошел ко мне, похлопал меня по плечу и сказал: «Закрывай работу, иди домой. Твоя работа лучше, чем эскиз». В его устах это было высшей похвалой, так как обычно он считал, что эскиз часто бывает лучше, чем большая работа. На защите диплома, 3 июля 1973 года, Н.В. Томский, президент Академии художеств, повторял: «Поверните фигуру, смотрите, он даже со спины играет!» Мне поставили за работу «отлично с похвалой», т. е. пять с плюсом и рекомендовали на стажировку в Италии на Академической даче. Однако эту поездку мимо меня благополучно пронесли. Евгений Викторович Вучетич умер 12 апреля 1974 года, и заступиться за меня было некому. В 1974 году после участия в Московской молодежной выставке меня приняли в Объединение молодых художников при МОСХе. В 1975 году меня направили в творческую командировку от Академии художеств на БАМ, где я лепила портреты молодых строителей Байкало - Амурской магистрали и делала эскизы композиций. К 1976 году я уже участвовала в 10 крупных выставках, включая республиканские и всесоюзные. В Союз художников меня приняли в 1979 году. Рекомендации мне дали мои учителя: Ю.П. Поммер, Л.Е. Кербель и М.Ф. Бабурин. Я продолжала участвовать в выставках, выполняла заказы для скульптурного комбината и частных лиц. Большие монументальные работы мы делали вместе с моим мужем, скульптором Дмитрием Калининым, который тоже когда-то занимался в Доме пионеров у незабвенного первого нашего учителя Александра Васильевича Попова, а потом и сам там преподавал. Мы вместе с мужем выполнили в разных городах Советского Союза больше 10 памятников воинам, погибшим в Великой Отечественную войну,мемориальные композиции воинам -чекистам, герб Советского Союза на здании КГБ на Лубянской площади, монументальные рельефы и круглую композицию для зала 1905 года в музее В.И. Ленина города Фрунзе, в Киргизии; рельефы для зимнего сада Центрального клуба Дзержинского и другие работы. Многие мои портеры и скульптурные композиции были приобретены музеями нашей страны. Художественными фондами СССР и РСФСР. В 1986 году я участвовала в групповой выставке в ЦДРИ. У меня на этой выставке были представлены две прекрасные работы — портрет балерины в бронзе и мраморный портрет музыканта. Ю.П. Поммер очень сокрушался, что СХ СССР и МОСХ купили у меня эти работы за мизерную, можно сказать символическую, сумму. Жизнь женщины-художника, а тем более скульптора, никогда не бывает простой: даже в шахматах есть женский разряд, а в скульптуре, которая требует, кроме всего прочего, очень больших физических усилий, женщина-скульптор всегда работает наравне с мужчиной, да еще испытывает со стороны мужчин - скульпторов снисходительно-надменное и пренебрежительное отношение. Конечно, без поддержки семьи мне ничего бы сделать не удалось, особенно когда в 1982 году у меня родилась дочь. Сын только вырос, а тут снова маленький ребенок связал меня по рукам и ногам. Мне помогали (я за это очень благодарна моим близким), но не в той мере, как бы мне хотелось. Домашнее хозяйство я вела сама, и не было такого времени после рождения детей, кроме одного или двух летних месяцев в году, когда я могла бы работать целый день, не думая, что надо бежать домой, готовить обед, стирать, убирать и т.д. А иметь прислугу было для меня невозможной роскошью, потому что все деньги, которые мы зарабатывали, уходили на скульптурное производство: на отливку работ в гипсе, бронзе, на перевод работ в мрамор, дерево, гранит, на приобретение материалов и инструментов. Помню, что года через два или три после окончания института передо мной стоял вопрос: купить зимнее пальто или вырубить в мраморе портрет, и я выбрала портрет и мерзла всю зиму. Настало время перестройки, и всем хотелось перемен. Помню, как мы с моими подругами: Наташей Стоговой, Машей Федоровой, Наташей Калиничевой (ныне уже покойной) думали о создании женской художественной организации, где женщины не подвергались бы дискриминации. А в это же самое время (по-моему, это был 1987 год), женщины-графики из АПН под руководством Марии Эсмонт думали о том же. Нас объединил Комитет советских женщин. Здесь состоялись первые совместные выставки женщин - художников МСХ и художниц печати и в 1989 году было создано Объединение женщин художников Москвы Ирида, которое уже 15 лет успешно возглавляет Мария Эсмонт. Первые годы становления «Ириды» я активно учавствовала во всех дел ахти была даже заместителем председателя, но в 1991 году серьезно заболела, чуть не умерла и была вынуждена отойти от активной работы. В это же время я пришла к вере в Бога, хотя крещена была в детстве. Будучи активной от природы я была членом КПСС и отвечала за партучебу в скульптурной секции МОСХа. В год 1000-летия крещения Руси все лекции и семинары так или иначе были посвящены вопросам христианства, что неожиданно привело меня к глубокому осознанию того, что я живу неправильно. Я благодарю Бога, что стала верующим церковным человеком. Это перевернуло всю мою жизнь, мое мировоззрение и мировосприятие. После того как я чудесным образом исцелилась в 1991 году, когда врачи давали мне жизни не больше двух-трех недель, вера моя стала безусловной. Это чудесное исцеление изменило жизнь и моей семьи. В тот момент, когда врачи вынесли мне свой страшный приговор, мой сын, крестившийся перед службой в армии, поехал в Троице- Сергиеву лавру со своим другом, который собирался подавать документы для поступления в иконописную школу. Когда документы сдали, они пошли в Троицкий храм приложиться к мощам преподобного Сергия Радонежского, которого я особенно почитала с той поры, как стала верующим человеком. Когда мой сын и его друг уже были близко в очереди к мощам преподобного Сергия, доступ к ним перекрыли. Сын мой стоял и плакал, что мать его умирает, а он такой грешник, что Бог не допускает его приложиться к мощам святого, особенно почитаемого матерью. В это время из боковой двери вышел какой-то схимник, имени которого мы так и не узнали, за ним келейник и еще один монашествующий. Для них открыли крышку раки (гробницы) с мощами, и схимник, приложившись к ним, стал обводить глазами стоявших в очереди и кого-то позвал, но мой сын не понял, что зовут его. Схимник опять позвал, но сын опять не понял. На третий раз схимник не выдержал и сказал: «Ну, парень, иди же сюда и прикладывайся к мощам!» Сын приложился, и я, будучи в это время на даче, в одно мгновение почувствовала себя так плохо, что словами передать не могу, и только подумала: «Господи! Как-то это надо терпеть!» Тут что-то со свистом упало внутри вниз, и я почувствовала себя здоровой. Все и врачи, и священники  признали это явным чудом, а монахи Троице-Сергиевой лавры даже просили, чтобы я написала подробно об этом чуде для пользы людей, которые не верят в чудеса. Последствия этого исцеления были воистину чудесные: мой сын Леонид с отличием закончивший факультет скульптуры Суриковского института, стал священником. Сейчас он настоятель Преображенского храма в Климентовскому переулке в Москве. Мой сын участвовал в восстановлении храма Христа Спасителя, возглавляя группу специалистов по его художественному убранству. Он возглавлял также художественные работы в храме 1000- летия Крещения Руси в Москве и Святите- ля Николая в Нью-Йорке в США.Мой муж крестился после моего исцеления, и мы обвенчались. Мой отец стал ходить в церковь. Дочка Люба с детства ходила в церковь училась в воскресной школе. Она закончила архитектурное отделение Московского художественного академического лицея и сейчас учится на факультете архитектуры в Суриковском институте. И даже моя мама, которая раньше не верила в Бога, стала исповедоваться и причащаться, характер ее очень смягчился, и она ушла из жизни верующим человеком. Я после исцеления закончила в 1998 году катехизаторский факультет православного Свято- Тихоновского богословского института, защитив диплом на тему «Учение о нашем спасении по посланиям святого апостола Павла». Тематика моих работ тоже в значительной степени изменилась: теперь мое внимание привлекают духовные темы. Мы с моим мужем работали в храме Христа Спасителя над созданием шести рельефных композиций для Трапезных палат Святейшего Патриарха Алексия. И мне досталось, кроме всего, лепить фигуру преподобного Сергия! Для Троицкого храма на Пятницкой улице мы сделали рельеф святого патриарха Тихона. В 2004 году в Москве было открытие Мемориального комплекса воинам ОДОНа (отдельная дивизия особого назначения) погибшим «в горячих точках» России. Это один из наших с мужем последних скульптурных проектов.