Книги

Елена Горина Член Союза художников России

Член Московского союза художников

Живопись для меня — это образ жизни. Тому, что вижу и чувствую я пытаюсь найти адекватный способ изображения. Я не ставлю себя в жесткие рамки каких-либо определенных направлении, течений, задач. Стараюсь слушать свою душу и делать то, что в данный момент просится на полотно. Мне посчастливилось родиться в необыкновенно разносторонней семье. Отец — Иван Горин, искусствовед, художник, реставратор, создатель всемирно известного Государственного научно-исследовательского института реставрации, крупнейший специалист в области экспертизы художественных произведений, знаток искусства с тончайшей интуицией. Мать- Людмила Горина, историк, профессор Московского государственного университета, автор многих книг по истории славян, имеет титул «женщина века», присужденный Оксфордским биографическим центром. Эти титулы и заслуги случились потом, а когда я родилась, родители, студенты МГУ, только начинали свой путь. Поэтому главным моим воспитателем была нянька, сестра моего дедушки, Наталья Борисовна Щербакова‚ неграмотная крестьянка из-под города Егорьевска. Баба Тятя — так я ее звала — вырастила мою мать и ее брата, меня и мою сестру. Она не умела читать, но сказок, которые она знала, хватило бы на большую библиотеку. Дедушка — Василий Иванович Горлов, человек невероятной доброты, всю жизнь проработал в Министерстве цветной металлургии, был начальником главка «Цветметзолото» и во время Великой Отечественной войны перевозил на Урал военные заводы. Когда я родилась, дедушка был уже на пенсии, и главным нашим развлечением были походы в зоопарк или в гастроном на Площади Восстания, где мы покупали конфеты «Мишки в сосновом лесу» и немножко икры из бочки. Бабушка Мария Алексеевна, потомок разорившегося дворянского рода Леоновых, непосредственно детьми и внуками почти не занималась, но зато замечательно пекла пироги и варила варенье по рецептам, сохраненным чуть ли не со времен Ивана Грозного. Самое большое теплое воспоминание — залезть вечером к папе на колени и смотреть, как раскрывать икону из-под записи. Видеть, как из-под черноты начинают сиять лазурь и киноварь, учиться снимать записи и восстанавливать утраченные фрагменты живописи. Лет в 7-8 мне приснился первый цветной сон: большая зеленая поляна, заросшая ярко-алыми маками. С этого момента я стала пытаться нарисовать то, что вижу и чувствую. Года через 2-3 отец, посмотрев очередную картину, спросил: «Хочешь учиться живописи?» Это было неожиданно, и я ответила: «Не знаю, наверное, хочу». Тогда папа озадачил меня еще больше: «А ты понимаешь, что это на всю жизнь? Будешь ли ты это делать?» Я почему-то испугалась, но представить себе «всю жизнь» не смогла и, подумав, ответила: «Буду». На тот момент я, кроме картинок, писала еще стихи и рассказы, и если бы мать спросила меня так же строго, как отец, еще неизвестно, чем бы я сейчас занималась. Но она не спросила, и через год я поступила в МСХШ. Это была совсем особая жизнь. В школу не надо было ходить в форме. В автобусе надо было ехать с этюдником. Завтракать можно в школе, а можно перейти дорогу и попасть в буфет Третьяковской галереи. В оставшиеся минуты забежать в какой-нибудь из любимых залов. Пристрастия менялись — в разные годы это были залы Врубепя, Иванова, иконописи, Серова. Г, Брюллова. Иногда хотелось Куинджи‚ иногда — Левицкого и Рокотова. Но в течение семи лет они всегда были рядом. Не знаю, чего хотели от нас наши учителя. Думаю, что они с совершенно открытой душой пытались передать нам то, что знали и умели сами. Василий Денисов — первый учитель акварели. Екатерина Тараканова — вдохновенный живописец со сложной судьбой. Николай Карякин — «рисунок прежде всего». Нас ругали гораздо чаще, чем хвалили. От нас требовали быть художниками, и в то же время строжайше соблюдать академическую школу и работать везде и всегда, и никогда не быть довольными собой. Жестокие практики: в Новом Иерусалиме, где комаров больше, чем листьев на деревьях; ледяная вода, комнаты по 10 человек и один туалет в конце коридора в общежитии Академии художеств в Ленинграде; поездки в общем вагоне с 20-килограммовыми этюдниками в Вильнюс и Таллин, и так далее, в том же роде. И потом — трепетная передача выросших «личинок» в Суриковский институт. Думаю, наши учителя переживали за нас больше, чем мы за себя. Наш выпуск 1973 года поступил в МГХИ почти полностью: Ольга Карелиц, Татьяна Ломакина, Дмитрий Тугаринов, Дмитрий Крылов, Татьяна Файдыш, Наталья Толстая... Можно назвать еще много имен. Я поступила на факультет графики. Почему-то живопись казалась мне более «глупым» искусством. А может, сыграли свою роль любовь к литературе, интеллектуальным изыскам и момент моды. Полный восторг! Как бы сейчас сказали, «крышу сносит»: хочешь офорт — пожалуйста, Михаил Николаевич Алексеевич расскажет и покажет все, что знает; хочешь литографию — Николай Львович Воронков посмотрит, что тебя интересует и посоветует, как с этим разобраться. Кибрик, Пономарев, Успенский - учись, спрашивай — тебе дают все, что можешь взять. История искусств — Алпатов, Дунаев — от начала времен до неразрешенного авангарда и подлинников Митрохина в руках. Практика после первого курса была гораздо более гуманной, чем в школе. Дивное место - поселок Капканы под Керчью. Здание и сад бывшей школы. Комнаты тоже человек на 10-15, но вокруг сад из абрикосов и шелковицы, внизу море, сзади рыбокоптилка, кукуруза в поле, и всегда можно купить трехлитровую банку вина ценой 60 копеек. А еще можно взять джинсы, завязать штанины и пройти по морю вдоль берега. Результат — полные штаны бычков на ужин. И замечательная компания: Ольга Жилинская, Маша Дрезнина, Алексей Суховецкий, Андрей Дугин, Татьяна Алешина, Валера Секрет, Миша Шелковенко, Сережа Ковригин. Две работы в день - это был минимум. Неважно, что именно — темпера, масло, пастель, карандаш или еще что-то неожиданное. Но по итогам практики в выставочном зале на центральной улице города Керчь прошла наша первая серьезная выставка, с которой несколько работ были куплены - может, жителями Керчи, а может, туристами не помню. Помню что мы сидели на тротуаре у огромных витрин выставочного зала под каштанами, разноцветными в свете уличных фонарей, пили молодое крымское вино и были совершенно счастливы. Шесть институтских лет не были замкнуты сами в себе. Каждое лето отец или брал меня с собой в реставрационные поездки по храмам России, или «сватал» меня художником в археологические и этнографические экспедиции. И то, и другое, и третье дало мне неоценимый опыт и результаты, сказавшиеся потом. Конкретное знакомство с реставрацией храмовой живописи дало мне не только знание технологии иконописи и фрески, но и иконописного канона древнерусского искусства разных веков. Рисунки пером, сделанные в выходные дни в археологической экспедиции в Северной Осетии, купили в собрание Дрезденской галереи. Этнографическая экспедиция в Белоруссию подарила мне знакомство с красотой народного искусства. Представьте себе деревню в Полесье, где не были не только фашисты, но и Наполеон. Там бабушки вынули из сундуков домотканые юбки и кофты конца ХVII— начала ХIХ века. А надеть такую юбку и пойти в ней собирать землянику, — вы бы тоже пошли. Институт я закончила с «красным» дипломом. Мне не было трудно учиться. Конспекты лекций писала с удовольствием, так же — курсовые по эстетике или истории искусств. В мастерской у отца нередко собирались деятели искусства, объединенные проблемами творчества и сохранения культурного наследия: Лотар Больц, Херлуф Бидструп, Вернер Клемке, Герхард Бондцин, — у отца было много друзей. В 1983-м Герхард Бондцин пригласил нас с мужем к себе в гости. В тот момент он жил в Дрездене. И, конечно, первое, куда мы отправились, — Дрезденская галерея. Странное это было впечатление: залы немецкой живописи, залы малых голландцев — это все меньше, чем в Эрмитаже. А потом — зал Сандро Боттичелли. А еще потом — «Сикстинская мадонна». Я всегда была уверена в существовании Творца. Меня не крестили в детстве. На репродукциях Сикстинская мадонна производила на меня впечатление конфетной коробки. Когда я ее увидела, никаких сомнений в том, что Бог есть, больше не осталось. Человек сам на- писать такое не может. Рука Божия видна так сильно, что уйти от этого нельзя. Такое сочетание красного с синим под силу только Творцу. Впечатление, полученное в Дрезденской галерее, осталось над моей жизнью и творческой деятельностью навсегда. Во второй половине 1980-х годов социальное напряжение в обществе стало настойчиво проникать (лезть) в работы. Остроэкспрессивная графика нравилась очень многим художникам и искусствоведам. Но в какой-то момент я вдруг поняла, что занимаюсь размножением зла. Поясню: художник сбрасывает на холст или бумагу негативную эмоцию. Он от нее избавился, а с его работы зрители этот негатив получили, —тем самым зла стало больше. Поняв это, я запретила себе изображать зло или «чернуху», как теперь говорят. И совершенно не могу видеть это у других художников. Хотя зло писать чрезвычайно легко -оно само лезет на холсты. Написать свет, не впадая в «сладкие слюни», гораздо сложнее. К 1989 году разрозненные моменты детских впечатлений от реставрации икон, юношеские поездки по храмам России, собственные творческие поиски сложились в потребность как-то выразить в своей работе это очень чувственное ощущение Бытия Творца. Тогда же возникла необходимость принять крещение, что мы и осуществили вместе с дочерью (ей было тогда 9 пет). И однажды, стоя в храме на литургии, я увидела свет над молящимися. Дома у меня был только маленький холстик и совсем немного красок. Бежать в мастерскую было уже поздно. Но на этом холсте как будто было спроецировано то, что я увидела в храме, — надо было только закрасить эту проекцию. Так получилась работа «Молитва». Мой муж, Владимир Солдатов, один из создателей театра «Сфера» в Москве и по сей день его главный художник. Однажды он пришел с новостью: главный режиссер театра Екатерина Еланская будет ставить спектакль «Доктор Живаго», и декорацию надо придумать так, чтобы пол в зале был свободен, а все вместе похоже на мастерскую художника ( в театре «Сфера»и актеры и зрители находятся в одном пространстве, в нем нет отделенной от зала сцены).Тема спектакля - трагедия художника(в широком смысле слова «художник» в ломающемся мире. Что то мы долго обсуждали поставленную задачу, а под утро мне приснился образ, который потом получил название «Птица творчества».Очень примитивно декорацию можно описать действительно как большую птицу (размах крыльев 12м). Крылья птицы представляют собой летящую надо всем живопись, они опираются на стоящие вдоль стен зала «Сферы» подрамники и написанные и не- законченные, растерзанные холсты, а тело птицы — крест. В дополнение к «Птице» надо было написать большие холсты на стены зала. У меня не было сомнений, что в основе должны быть вариации картины «Молитва». А остальные холсты написались как бы сами собой. Так получилась серия «Человек и вера», в числе холстов которой работы «Благословение», «Отвержение», «Земля». Маленькую картину «Молитва» я подарила потом священнику, игумену Иннокентию, который, придя ко мне в мастерскую, назвал эту работу новой иконописью. Живопись для меня - это образ жизни. Жить как-то по- другому я просто не умею. Тому, что вижу и чувствую, я пытаюсь найти адекватный способ изображения. Человеку верующему жить гораздо спокойнее, чем атеисту. Я не ставлю себя в жесткие рамки каких - либо определенных направлений, течений, зада Стараюсь слушать свою душу и делать то, что в данный момент просится. Бывает, внутри тебя возникает пластический или красочный образ, которому еще нет словесного определения, или вообще нет подобия в зримом мире. Иногда эти образы столь настойчивы, что их просто невозможно не реализовать. Такими, например, были работы «Страстная суббота» (рассказать, что изображено, невозможно, нужно видеть; но работа осталась в частном собрании в Америке). Или «Лунный сад», где синие цветы неизвестного происхождения несколько недель возникали внутри меня и настойчиво просились быть. Сказать, что моя жизнь - сплошное благополучие я не могу. Так же, как у многих художников, заработок, нестабилен и непредсказуем. ситуация.Ситуация «то густо. то пусто» знакома большинству из нас. И чаще бывает «пусто». Большая часть заработка уходит на покупку холста и красок. «Последние 3 рубля» чаще шли на покупку масла художественного, а не сливочного. Но и здесь меня поддерживали близкие: родители выручали всегда — и деньгами, и едой, и одеждой. Мама мужа, Мария Васильевна Солдатова появлялась в доме, как добрый дух, интуитивно чувствуя, что нужна помощь. Посидеть с дочерью Машей, сварить суп, убраться в доме, пока я бегаю по советам и комбинатам — надежная и безотказная Маня (как ее стала называть моя младшая сестра Василиса) отпускала меня в дома творчества и командировки. Я очень счастливый человек. День за днем, год за годом делаю то, что просит моя душа, и то что я делаю, оказывается еще кому-то нужным. За время после окончания института участвовала в 85 выставках — молодежных, всесоюзных, республиканских‚ московских, международных и зарубежных. Среди них девять персональных (в Москве, Голландии и Америке). Картины с выставок покупали коллекционеры, музеи и просто зрители, и теперь мои работы живут в музеях и частных собраниях множества стран мира в Европе, Азии и Америке. А в 2000 году вообще случилось чудо: мне представилась возможность расписать вновь построенный храм Святителя и Чудотворца Николая в Сочи- Лазаревское. Огромной радостью для меня был не только сам факт такой возможности, но и пожелание заказчика сделать роспись в продолжение византийско -греческой традиции. А для меня эта традиция самая любимая из всех времен православной иконописи. Наша семья вся пропитана творчеством. Точнее, она построена на творчестве. Создание чего-либо — всегда главное для всех членов семьи, и любое действие, направленное к добру, всегда будет поддержано. Таким был мой отец, такой мой муж, и такой же выросла наша дочь Мария. Над росписью храма мы работали вместе. Составляя программу росписи, я, естественно, консультировалась с отцом. Папа был рад и горд, что мне выпало такое счастье. Жалел об одном, что по здоровью и возрасту не может принять непосредственное участие в работе. Конкретное размещение живописи на стенах храма, соотношение пропорций, высоты, углы зрения рас- считывал мой муж — художник, изумительно чувствующий пространство. Дочка работала как подмастерье в иконописной артели: орнаментальные. шрифтовые работы, выкраски, мытье кистей, лазанье по лесам с ведрами красок. Мария не первый раз работала вместе с нами: в 1994 году в Америке. где мы расписывали залы Florida international Muzeum для выставки «Сокровища царей» из музеев Московского Кремля, она также переводила от- рисованные картоны под живопись, резала орнаментальные трафареты и выполняла все работы, доступные 14-летнему художнику. Думаю, что творческая судьба Маши была определена еще в начале 1980-х‚ практически с рождения. Когда мне не с кем было ее оставить, я таскала Машу с собой на выставкомы и вернисажи. Теперь наша дочь — архитектор -дизайнер, и, надеюсь, что ее творческая судьба будет успешной. Наверное наша семья связана какой- то определенной творческой задачей - так пересекаются наши действия. Экспозицию юбилейной персональной выставки мужа пришлось делать мне, так как Володя свалился с температурой 40. Зато мою недавнюю персональную выставку полностью скомпоновал Володя. А это была совсем не простая задача, потому что я хотела показать работы за 30 лет творческой деятельности, а их набралось 240 — попробуйте! А выставка получилась логичной и цельной. У нас часто возникает потребность в совместном творчестве или в синтезе творческих устремлений. В 1997 году у нас получился интересный проект: в рамках моей персональной выставки в ЦДРИ Володя вместе с балетмейстером Фарухом Ниязали создали программу «Синтез». Она состояла из 5 вечеров, на которых среди картин танцевали дети из хореографической школы Фаруха и солисты Большого театра. В первые два вечера шли части балета «Игры», отношения «белого» и «черного», иначе, добра и зла. А в последующие вечера происходило рождение нового балета на тему картины «Сошествие во ад». По итогам сезона ЦДРИ был признан лидером года.Рожденный на выставке спектакль Фаруха Ниязали стал лауреатом фестиваля модерн - балет в Нью -Йорке. Мое новое увлечение, или «направление творчества» — я очень люблю землю и цветы, которые на ней растут. У нас есть небольшой сад, заложенный еще дедушкой и бабушкой. Получив сад в свои руки, я занялась «живописью на клумбах». Подобрать цветы так, чтобы они все лето, сменяя друг друга, составляли гармоническую цветовую картину, — вот уже 25 лет я могу позволить себе такое счастье. Растение, за которым немножко поухаживали, такой сторицей воздает вам за заботу, что трудно сравнить это удовольствие с чем-то еще, ну разве что с радостью от получившейся картины.