Книги

Алла Белякова заслуженный деятель искусства Российской Федерации, Член Союза художников России.

Я люблю поэзию, люблю музыку когда пишу акварелью цветы, стремлюсь, чтобы они были так же прекрасны, как поэзия, как музыка. Вот сколько в них красоты! Вот они какие! Хочу чтобы все, что я напишу было изысканно, прекрасно. Это моя мечта. Я— счастливая! Уж не знаю, за какие заслуги досталось столько много! Как будто начиная от рождения в нашей замечательной семье с неба снизошло благоволение, что продолжается всю мою жизнь. Меня сопровождали и поддерживали яркие, талантливые и добрые люди — Додик Хазанов, Габричевский, Нейгауз‚ Рихтер, Фонвизин, Фальк... Они позволили иметь тот высокий уровень человеческого общения, который возможен только среди равных по духу и таланту. Задали такой необыкновенный уровень образования, не существующий в любых учебных заведениях. Да я и не имела особой возможности учиться. Я родилась в потрясающий солнечный зимний день в девять утра! В первый день одного из самых веселых русских праздников — Масленицы. А в паспорте, когда выписывали, почему-то перепутали дату и мне написали 28 марта. Вообще- то я не очень хорошо знаю свою родословную. Родные ничего не рассказывали, чтобы не проболталась где-нибудь. Поняла это только тогда, когда подавала документы в архитектурный институт. В приемной комиссии знали больше, чем я сама. Естественно, меня не приняли. О предках знаю обрывочные факты. У бабушки было семеро детей, по происхождению она из остзейских баронов из Риги, из рода Гедиминовичей‚ состоявших в родстве с Белозерскими. Двойная фамилия, Куколь-Яснопольские, существует более 300 лет. Других людей, которые ее носят, не знаю, наверное, я — последняя... Помню, что дед состоял на царской дипломатической службе в Китае и Японии. У нас оставались всякие милые восточные вещицы, потом «распотрошившиеся» не знаю куда... Когда Николай II еще был цесаревичем и совершал кругосветное путешествие, мой дед Николай Сергеевич сопровождал его в поездке по Сибири. А дед моего мужа в то время начальствовал в императорском Ливадийском полку. Отца моего тоже готовили к дипломатической карьере, он знал японский, китайский, французский. Во время Первой мировой он пошел на фронт, имел государственные награды. После войны учился в кадетском корпусе, где подружился с Куйбышевым, и эта дружба спасла потом ему жизнь. Они попались на идеи большевизма, вступили в партию. После революции отца направили в Узбекистан бороться с басмачами. Там он закончил курсы по мелиорации и занимался орошением. К 1920-м годам отец разочаровался в коммунизме и, как честный человек, написал заявление о выходе из партии. Его от партийного членства освободили и посадили. Хотели расстрелять по постановлению некоего Сафарова. Тогда же, в эти дни, убили царскую семью. От расстрела отца спас Куйбышев. Затем опять посадили. Оправдали. Выпустили со справкой, что невиновен, — и через короткое время он погиб при странных обстоятельствах. В начале 1930-х годов мне удалось после окончания конструкторских курсов переехать в Москву. Первая моя околоархитектурная работа была на ламповом заводе. Меня приняли как копировщицу. Потом я устроилась в «Связьпроект» чертежником. Черчение освоила очень быстро. У метро «Динамо» - не помню, как называлась организация, — мы проектировали авиазаводы. Там я числилась техником-архитектором, потом исполняющим обязанности архитектора. Все было хорошо, но работали мы, как каторжные. Полугодовой проект делали за месяц. Там несколько раз в год вызывали всех сотрудников «в подвал» — проверяли анкеты, кто дедушка, кто бабушка... А в этот момент в Ташкенте отца посадили, второй раз. Меня вызывают и нежно советуют уволиться по собственному желанию. А я же, дурочка, была убежденная сталинистка! вознегодовала — и бегом на Лубянку. Там тогда в здании с огромной очередью можно было узнать о судьбе репрессированных. Я мимо очереди прямо ко входу. Там охрана. «Куда?» — «К начальству!» —
«Искать арестованного?» — «Нет, по личному вопросу!» — И меня пропустили. Приводят к начальству в кабинет, оскорблено начинаю говорить, что Сталина обожаю, сама советская патриотка, работаю лучше всех... Начальство слушало-слушало и говорит: «Напишите заявление, сошлитесь на мою фамилию, и восстановят». Возвращаюсь домой с победой, а свекровь мне: «Ты что, с ума сошла? Так тебя с этой каторги никогда не отпустят! Увольняйся, пока есть возможность!» Потом «Цветметзолото», исполняла там обязанности архитектора. У меня получалось очень хорошо, все схватывала на лету; видимо, действительно были задатки архитектора. Вдруг туда приходит разнарядка на одного человека — на архитектурные курсы повышения квалификации. И отправили меня как самую способную. Правда, диплом так и не получила - курсы были трехгодичные, началась Великая Отечественная, и я не доучилась год. А в 1948 году Додик Хазанов помог устроиться в архитектурную академию, но мне это уже было неинтересно. Там все писали диссертации, муть всякую, проектировали «малолитражные» квартиры. Рашель Моисеевна Смоленская в это время тоже проектировала какие-то ясли-сады. Она почувствовала мое настроение и сказала: «Скучаете по своим заводам? А у Фонвизина позаниматься акварелью не хотите?» Я уже знала техническую акварель и рисунок так, как преподают в архитектурном, а здесь неизвестный мне Фонвизин, только что приехавший из эвакуации. На Кировской, в восьмиметровой комнатке для прислуги, он жил с женой и сыном Сережкой. Фонвизин был из немецких дворян — Фонвизин. И как это было можно — так рисовать, да еще немец-дворянин при советской-то власти? Его не признавали в официальных кругах, там тогда господствовал соцреализм типа Андрияки сегодня. Когда я впервые увидела работы Артура... Нет, впечатления передать невозможно. Влюбилась в его акварель навсегда, насмерть. Год его уговаривала давать мне уроки. Он упирался и, наконец, надиктовав кучу условий — оплата 2000 рублей в месяц, кружок из нескольких учеников, помещение, сопровождение из дома на занятия и обратно, — согласился. Он был очень близорукий. Когда я как-то померила его очки, все предметы стали такими малюсенькими!.. Додик Хазанов при помощи Алабяна помог выхлопотать через Академию архитектуры эти две тысячи. Помещение я нашла в Ленинке. Первый натюрморт — битая белая тарелка, тряпка и бутылка с какой-то дрянью. Первый урок состоялся перед 8 Марта — как подарок судьбы мне, ставшей его последовательницей в творчестве. Вскоре учитель из-за бездарности учеников кружок разогнал. Осталось четверо - и среди них я, ставшая его любимой ученицей. Я оставила архитектуру, чтобы посвятить себя полностью акварели. Как он учил? Не мочить бумагу, брать на кисть много воды, чтобы акварель текла играючи. Не делать подготовительного рисунка. Если делается рисунок, то потом, когда пишете, рисунок и акварель никогда не совпадают. Если только это не техническая раскраска. Рисунок - геометрия. Акварель — музыка, движение! Например, старые акварели с видами Санкт-Петербурга - как раз техническая акварель. А в свободной акварельной живописи главное - совсем другое. Я свою технику отрабатывала сама! У меня есть заложенное Фонвизиным чувство ритма и цвета, что ближе к музыке. очень тщательно ставлю натюрморты. Поставить - самое трудное. Ведь пока в натюрморте не поймаешь необходимый ритм чередования цветных пятен, он не состоится как картина. Не пишу без натуры, не хочу изобретать всякие кляксы- мляксы.  Александр Георгиевич Габричевский после эвакуации знакомит меня с Генрихом Густавовичем Нейгаузом. Так начинается мое увлечение миром музыки, продолжающееся всю жизнь. Вкус к поэзии привил Борис Георгиевич Макеев. Стихи, которые я читаю наизусть в великом множестве, перекликаются с моими акварелями. К 1955 году в театре «Роман» друзья помогают мне организовать первую персональную выставку. Выставки я не боялась. Но когда в фойе ко мне подошла пара и стала со мной разговаривать, я еще не знала, что это Фальк с женой, застеснялась признаться, что выставлены мои работы. Потом осмелела и призналась. И Фальк предложил позаниматься у него. Училась два года. Художником меня сделал Фонвизин, непревзойденно видевший и умевший передать цвет. Стиль Фонвизина — быстрое эмоциональное письмо «одним духом». Только акварелью можно выразить моментальное впечатление, чувство, музыкальность цвета. Фальк дал мне отношение к пространству и движению в живописи. Если Фонвизин- это сказал, порыв, вдохновение, то Фальк- философия, разум, размышления. Все мои учителя, формальные и неформальные — высокообразованные люди. С Фонвизиным меня, помимо ученичества, настоящая дружба. Он написал более 50 моих портретов - а я, дура, во время девальвации в 1990-е все их пропала! В 1950-е годы я увлеклась цветной литографией. Добившись в этой сложной технике свободы и «легкого дыхания», я постаралась увлечь ею и своего учителя Фонвизина. Мы вместе сделали около 30 сюжетов на его любимые темы: «Песни и романсы», «Наездницы». Комплект этих оттисков сохранился только в художественном музее Читы, остальные разошлись по частным собраниям. Борис Григорьевич Макеев познакомил меня с Рихтером. Габричевский и Нейгауз образовали в музыке. Бедные, плохо одетые (шила себе одежду из контрабандных тряпок), мы были счастливы. Ходила на концерты, а после знакомства С Рихтером ни одного из его выступлений вообще не пропускала. У него была такая забавная манера — складывает руки на груди и жмется как птичка... А подружились, когда во время очередного антракта Борис Григорьевич повел к нему за кулисы. На мне были кораллы и черное одеяние. В японском стиле — узкая юбка и широкие рукава с манжетами на пуговках. Рихтер‚ увидев нас вдруг как попятился-попятился в угол! Видимо, понравилась. Люблю рисовать под музыку, хотя мне нравятся композиторы, совсем не соответствующие по духу! настроению моих работ. Вагнер, Сибелиус, Штраус... Но как художник, думаю, что музыка может дать только ритм живописной работе. Я не чувствую, например, на ощупь — синий цвет под рукой или красный, так же как не крашу звуки в цвета. Я не понимаю музыкально-цветовую теорию Скрябина. Фантазийные, то есть абстрактные, картины делала так же, как писала очень много портретов и пейзажей, но просто музыку не рисовала. Цветы люблю. Много несут, а раз принесли, надо рисовать. Я прожила жизнь трудно, но великолепно. Я счастлива, что какими-то высшими силами была приобщена к настоящей культуре. Я родилась в старой России. Я встретила начало третьего тысячелетия. В 2000 году в Екатерининском дворце - бывшем Институте благородных девиц — открылась моя большая персональная выставка. Парадоксальная ситуация: я знаю высокую культуру - это хорошо, но это и тяжело сегодня, потому что я не могу слышать плохую речь, плохие стихи, плохую музыку.
Скажу очень наглую вещь — не могу допустить пошлости в своих работах. Я слишком образована для этого. А, например, некоторые четки — запросто, каждую работу надо довести до уровня, когда на ней не стыдно расписаться. Они этого не понимают и пищат: «А может быть, уже хватит?» Как — хватит?! К сожалению, живопись — занятие для зрелого человека. Как говорил Фонвизин, музыка — для молодых, а живопись — для взрослых. А Фальк утверждал, что глупы те родители, которые суют своих детей к бездарным учителям. Детям надо просто показать, как прекрасен этот мир, водить в музеи. За картиной должен стоять духовный мир, в каждой работе нужно ощущать наследие всей мировой культуры целиком. Тогда это действительно картина, а не раскраска. Когда пишу, всегда думаю. Увлекаюсь, увлекаюсь, не могу остановиться, и цель моя — изысканная красота. Не понимаю, как некоторые из прекрасной натуры делают ничто! Я — своеобразная женщина. Не могу похвастаться типичными женскими чертами - такими, как ревность, например. Дважды была замужем, и оба моих мужа как раз были очень ревнивыми. Меня как-то больше всего интересовало искусство. А из человеческих дарований в себе хочется выделить два — энергию и талант. Правда, я не очень скромная? Прямо по-мужски? 50 лет рассказываю языком акварели, как прекрасен мир! И слава Богу, что прекрасного было так много! Особую благодарность хочу выразить людям, опекающим меня много лет, любящим мое искусство: Борису Пазаревичу Шумяцкому, человеку высочайшей культуры, и Михаилу Федоровичу Киселеву, доктору искусствоведения, профессору.

Справка.

Родилась в 1914 году. 1939-1941 - учеба на курсах повышения квалификации при Московском архитектурном институте. Преподаватели — А.Г. Габричевский, Н.И. Брунов, А.А. Сидоров. С 1948 — ученица А. Фонвизина, акварель. С 1954 — ученица Р. Фалька. Увлечение цветной автолитографией. 1955 — первая персональная выставка в театре «Ромэн» в Москве. 1956 — персональная выставка в Центральном доме литераторов. С 1956 — постоянное участие в выставках акварелей московских художников, 14 персональных выставок в галереях и выставочных залах Москвы. 2004 — награждена медалью РАХ «Достойному» 2005 — персональная юбилейная выставка в Центральном доме работников искусств.