Книги

Если бы меня спросили: чем был в моей жизни 1966 год? — я бы ответила: он был первым свиданием с Арменией. Чувство это возникло в дни самой поездки, увы, недолгие. Оно сохранилось и ныне. Знаю, что оно останется навсегда. Красота этой прекрасной земли столько раз запечатлелась в стихах и в прозе, в цвете и в звуке, что было бы бестактным и даже кощунственным повторять сказанное другими. Путешествие было непрерывным узнаванием вроде бы давно тебе известного. Но чудо Армении в том и состоит, что человек, увидевший ее впервые, минуя всю «информацию», которой он располагает, каждый раз чувствует себя здесь первопроходящим. Он совершает свое личное открытие, и свежесть этого восприятия никакие чужие слова не в силах заглушить. Тебе кажется, что именно ты единственный способен вобрать в себя эту пышность красок, горделивость горных очертаний. 

Сдержанность рядом с величавостью. Нежность сквозь страстность. Отпечатки многовековой культуры народа, проступающие не только в творениях ученых и поэтов, но и в повседневном бытовом укладе, вполне современном. Даже такой, казалось бы, непробиваемо -стандартный элемент городского пейзажа наших дней, как многоквартирные новостройки, в Ереване преображается в нечто своеобычно неповторимое. Не только дивный сиренево-розовый туф‚ из которого, сложены дома, играет здесь роль. Рельеф местности, поворот здания, древний орнамент на фронтоне — все формирует твое восприятие города необыкновенного, какой нигде не увидишь. Он - для обычной жизни. Но он-и явление искусства. Сам по себе, а не только в воспроизведениях. И быть может, от этой слитности древнего и современного в армянских городах и селениях рождается ощущение предназначенности всего, что создано здесь природой и людьми для , для каждого для общего - лично тебе, для твоей радости.

 Принять и сохранить в себе Армению именно такой помог мне проникновенный мастер живописи Арутюн Галенц. Как, вероятно, помог и всем, кому посчастливи- лось посетить его дом. Встреча с ним была недолгой и единственной. Состоялась она в последний день поездки. Уже после посещения Государственной картинной галереи армянской живописи. И после знакомства с выставкой репродукций картин армянского художника Гарзу, живущего и работавшего в Париже. 

Ранняя молодость Арутюна Галенца, как известно тоже протекала за рубежом, в Сирии. Но годы расцвет; художника были жизнью на родине, и ощущение восторга перед нею освещает все его картины. Они могли родиться только здесь, на родной земле. Это по преимуществу пейзажи и портреты. Буйство красок, резкость сочетаний и переходов-все это в первую минуту кажется плодом скорее воображения чем наблюдения. но почему-то не можешь оторваться от них. Все пристальнее вглядываешься, и все сильнее начинаешь постигать истинную реальность, воссозданную художником. Свойство это— увеличительного стекла, а не зеркального отражения -— и придает полотнам Галенца их индивидуальное настроение. Оно же определило его нелегкую судьбу, сложность его путей и перепутий к признанию. 

Поразил меня и контраст между внешним обликом этого человека-тихий голос, замедленная речь, неспешные движения, угловатость, резко очерченное лицо с глубоко посаженными, затаенно страдальческими глазами — и страстным ликованием его пейзажей, их не умиротворенным воинственным духом, их бурной эмоциональностью. Но сильнее всего захватили меня портреты работы Галенца. Их много. Галенц писал ученых, поэтов, артистов, своих друзей. Но есть у него и портреты воображаемые. На мой скромный взгляд неспециалиста, примечательнейший из них — портрет юного солдата-новобранца. Он прежде всего полемичен. В нем даны не физическая сила, не плакатная бравость и лихость, а нечто совсем иное, неизмеримо сильнее доносящее патриотическое воодушевление, готовность противостоять злым силам наших дней.

Перед нами тонкий, еще не сформировавшийся юноша, недавний школьник. В мягком рисунке его плеч, в нежной шее, в повороте головы видно, как еще не свыкся он с воинским обмундированием, как ему еще будет трудно. У него еще нет военной выправки. Но есть во взгляде его горячих глаз, в выражении лица какая-то непередаваемая словами устремленность, порывность, пламень души — истинная одухотворенность. Быть может, он - крестьянский сын, а может быть из рабочей семьи. И при этом — печать какой-то врожденной интеллигентности. Ощутимо, как этот солдат думает, каковы его мысли о своем жизненном предназначении. 

Это явно армянский юноша по национальному типу, Но при всей его определенности почему-то одновременно ассоциируешь его облик и с другими возможными чертами, Это — молодой советский новобранец, какого можно встретить в любом краю нашей Родины. Смотришь на него, и возникают мысли о восприятии Кавказа русским поэтом Лермонтовым, который видел в слабом юноше «могучий дух его отцов». Мцыри жил не в Армении. Но разве, не та же пытливая мысль, не та же жажда «узнать, прекрасна ли земля, узнать для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы освещает это прекрасное лицо, полное жизни, отваги, ума? Полемичность образа такого современного солдата- в его идейной окрыленности, в романтичность, не будничности. В нем - мысль века. Это молодой солдат мира. Я убеждена, что этот портрет достоин широчайшего репродуцирования.

Среди портретов, созданных Галенцом в последнее время, бросился мне в глаза один, много говорящий моему ленинградскому сердцу. Это- портрет поэта Александра Ильича Гитовича. 

Знакомство мастера стиха и мастера живописи состоялось в Ереване осенью 1965 года. Тогда и был написан этот портрет дело‚вовсе не в том, что Гитовича сразу узнаешь таким, каким он выглядел в последние годы своей жизни. Галенц не знал биографии поэта. Но он ее воссоздал, «прочитал». Не знал он в достаточной степени и русский язык, чтобы оценить стихи этого оригинального и сильного поэта. Но, видимо, из общения с ним родилось ощущение художником личности мужественного человека, солдата великой войны, прямого и предельно честного в своем творчестве. Сходство с Хемингуэйем, возникшее в облике Гитовича не столь давно, донесено художником совсем не внешне. Резко-контрастные, казалось бы не— правдоподобные в своем сочетании краски, и при этом — пристальный, слегка насмешливый взгляд поэта, вопрошающий: кто ты? каков ты? что ты сделал в жизни? Мужество и доброта, взыскательность к труду поэта, терпкий юмор, жизненны опыт солдата, человека сурового долга — и вместе с тем озаренность высокой романтикой- таков этот портрет. 

Именно таковы стихи Гитовича. Можно только поражаться наитию художника, открывшего через зримое изображения благородство творческой души поэта, угадавшего этот удивительный сплав суровости и душевности, предельно земного и мечтательного, романтики и иронии. 

Александр Гитович начал писать об Армении задолго до личного знакомства с ней- на фронте, оттолкнувшись от рассказов друга. Возникнув в его военной лирике как воплощение мечты о мире, о прекрасной цветущей стране, до которой еще долго идти сквозь великие битвы, она вновь предстала перед ним, уже наяву много лет спустя, незадолго до смерти. И поразительно: Армения видений поэта военной поры слилась с возникшей перед ним уже явью. Цикл стихов 1944 года «Пиры в Армении» естественно продолжился в стихах (1965—1966 годов). Во фронтовой землянке поэт вообразил этот изумительный край: «как будто лагерь братства и свободы поэзия раскинула в горах». В стихах 60-х годов он написал о том, что увидал сам. О «гостеприимстве‚ трудовой души». Об Октябрьском военном параде в Ереване.О трагическом опыте армянской истории. О замечательных друзьях, которых он здесь обрел. О своей вере в будущее талантливейшего народа

... что он предвидит, что изобретет? 

В какой еще посмотрит телескоп, какое чудо вырастит в долине, 

через какой перемахнет окоп, чтоб вместе с нами ликовать в Берлине» 

Несколько стихотворений посвятил Гитович Арутюну Галенцу. Для него этот художник —«Сезанн‚ влюбившийся в Севан». Зимой, среди северных снегов, ему снится красочная страна, «которую гений Галенца мне создал из красок и снов». Гитович описал в стихах собственный портрет, созданный Галенцом. Теперь уже нет на свете ни этого поэта, ни художника, оставившего нам его портрет. Но остался немеркнущий свет этой «великой и внезапной дружбы»; как написал Александр Гитович на своей фотографии подаренной им художнику останутся стихи, зрелость которых, как старое вино, будет для нас все драгоценнее. Останутся ни на что другое в живописи не похожие картины Галенца‚ 

Как хочется снова открыть калитку в маленький тихий сад, в котором стоит дом художника. Войти в мастерскую, чем-то напоминающую келью. Снова и снова вглядываться в эти лица и краски, вслушиваться в их немую музыку. Не увидеть уже вопрошающий взгляд и короткую улыбку их создателя. Но творения Галенца должны узнать гораздо больше людей, чем можно насчитать сейчас, Они должны стать доступными не только на его родной земле. Радостью общения с ними хочется делится, а картины его—смотреть смотреть. 

1968