Книги

Импрессионистическая традиция оказалась в России долгожительницей. Она подспудно пульсировала на протяжении ХХ века, в определенные периоды выходя на поверхность художественной жизни в виде ярких живописных проявлений. Однако в начале ХХ века импрессионизм быстро захлебнулся на творчестве Коровина и Крымова, хотя собственно импрессионистическую технику можно заметить в творчестве В. Борисова-Мусатова, раннего П. Кузнецова, П. Уткина‚ К Юона И В. Переплетчикова. Она использовалась для принципиально иной образной концепции и, следовательно, стилистики. Гораздо ярче продолжателей импрессионизма оказалось творчество его преобразователей в дивизионизм и нечто ему подобное. Но и здесь дивизионистская технология обслуживала разные художественные концепции, начиная от символизма и заканчивая ранней фазой абстракции, когда изобразительность напрочь исчезала. 

«По назначению» дивизионизм был употреблен Игорем Эммануиловичем Грабарем (1871—1960), членом Союза русских художников». У Грабаря техника использовалась для извлечения из природы цветовых, эффектов, фактурных составляющих предметного мира, трепета воздушной среды и сияний солнечного освещения. Наиболее любимые его жанры — натюрморт и пейзаж. В них Грабарь проявляет свою индивидуальность. Провинция, усадебная тема расширяют формат присутствия в его творчестве интерпретационных возможностей, но не в том эмоциональном ключе, который был характерен для Жуковского или Бялыницкого- Бирули. 

Живопись Грабаря энергична именно своей шероховатой фактурой («Мартовский снег», 1904) интенсивности цвета. Таким образом усиливается ощущение предметов, их материальных свойств («Сентябрьский снег», 1903; «Неприбранный стол», 1907). В такой красочной фактуре все начинает материализовываться: предметы, воздушная среда, тени, освещенные части скатерти или пористый отяжелевший снег Даже бледно- малиновые солнечные лучи — и те смотрятся полосами («Морозное утро и розовые лучи», 1906; «Сказка инея и восходящего солнца», 1908). Художник старается выявить поэзию морозного дня, сверкающего снега или протаявшего снега на террасе. Воздух подчас расцвечивается, будто содержит отраженный цвет льдинок («Февральская лазурь», 1904). Живописная манера Грабаря устанавливает различие между натурой и ее красочным эквивалентом, где поэзия отталкивается от восприятия природы, аранжировка же совершается художником. 

Таким образом, работы Грабаря — вовсе не преображение натуры, а сохраненная суть предмета изображения. Это наглядно просматривается в замечательном. интенсивном по цвету натюрморте «Цветы и фрукты» (1904). Сопоставляя дивизионизм Грабаря с его старшим французским собратом Сёра, видишь, насколько последний искусственнее, «механистичнее», нежизненнее. Техника Грабаря адекватна настроению его произведений. 

В начале ХХ века стало отчетливо проявляться соперничество художника с натурой, чего не было ранее. ХIХ прошел под знаком максимального приближения тактического языка к натуре, с которой до этого времени не могла сравняться. Конец ХIХ века ознаменовался интенсификацией изобразительных средств с целью озвучивания естественных цветов. 

Так, у французских пуантилистов смысл природного явления своевольно преобразовался в смысл живописной поверхности, выразительность которой превосходила реальную красочность натуры. Преображенная красота оказывалась бледнее красоты натуральной. Грабарь придерживался другого принципа. Он не использовал натуру в качестве повода для поиска автономных живописных величин. Он видел свою задачу в более убедительном представлении естественной красоты. К этому добавляются особые изобразительные ракурсы, смещенная композиция («В гололедицу», 1908). Художник движется навстречу принципу обострения образа-явлению, несколько позже названному В.Шкловским "остранением".

В конце 1910-х годов Грабарь, увлеченный трудом историка искусств и музейной деятельностью, стал директором Третьяковской галереи и все реже обращался к живописи. Только на переломе 1920—1930-х годов он достиг нового поворота в своем творчестве, приближенном к образам "Союза русских художников". Его искусство последующего времени явно слабеет, утрачивает индивидуальное своеобразие, оставаясь лишь отзвуком некогда оригинальной живописи.