В истории отечественного искусства ХХ века есть несколько имен, овеянных мифологической дымкой, и среди них одно из самых романтических — имя Артура Фонвизина, великолепного акварелиста, создававшего в своих произведениях радостный и легкий мир. В течение долгих лет он нес свой необыкновенный дар, не изменяя ему, и все его творчество стало той нитью, которая через десятилетия соединила эпоху «Голубой розы» и искусство периода оттепели.  Девяносто один год прожил художник: узор его судьбы причудлив, особенно в первой половине пути. Жизненные перипетии напоминают романтическую повесть — с невероятными совпадениями, неожиданными поворотами, со случайностями, которые потом определяли многое. Артур Фонвизин родился в Риге в протестантской немецкой семье. Его отец был ученым лесоводом, и семья не раз меняла место жительство, следуя за главой семьи к месту нового назначения : сначала Петербург, потом - Муром, Вятка, Ветлуга, Молота...  Нередко яркие воспоминания детства становятся важными для всего последующего творчества художника. Так было и с Фонвизиным. «Когда семья уехала из Петербурга, на Рождество Артур получал от своей крестной ящики с подарками. То были не простые подарки — игрушки из магазина, снабжавшего и царских детей. (К примеру, кукла, едучи на громадном слоне, била в цимбалы). И все это приходило в лесное захолустье. Под огромной елкой, под рождественские немецкие песни, ребенок окунался в волшебный мир.  Этот гофмановский мир остался в душе навсегда», — читаем мы в мемуарах вдовы художника Наталии Осиповны Фонвизиной, написанных по рассказам Артура Владимировича.  Еще одним важным событием детства: к которому   художник будет обращаться постоянно, стало посещение цирка - великолепного шапито Чинизелли. Семейное предание гласит, что в возрасте 4—5 лет аутичный мальчик, у которого были трудности с речью и общением, после посещения циркового представления разительно переменился: он не только с легкостью заговорил, но и начал с наслаждением рисовать. Как будто бы судьба дала ребенку некий эмоциональный «толчок», подсказала способ, с помощью которого можно было выражать свои чувства,  В таких координатах сформировался особенный характер этого человека, сочетающего в себе одновременно кротость, открытость и доверие к миру, и способность на резкие и решительные действия, в результате которых его жизнь не раз круто изменяла свое течение. Так ученик 5-го класса костромской казенной гимназии сам, по своей инициативе, покидает ее и, решив стать художником,  в 1900 году поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества. Там он встретился с Михаилом Ларионовым,  и возникшая буквально же с первой встречи дружба надолго связала этих столь разных художников. Вскоре  Фонвизин был исключен из училища, а поводом к тому  послужил странный эксцентричный эпизод: Ларионов  и Фонвизин самовольно устроили выставку, развесили  свои работы в круглом зале училища. В результате разразился скандал. Фонвизин в пылу раздражения дал пощечину студенту Сергею Судейкину. (Впрочем, ранее Сергея  Судейкина также отчисляли на год из училища «за показ  на студенческой выставке работ непристойного содержания»). Но, видно, за Фонвизина похлопотать было некому, а сам он не сделал попытки восстановиться. Парадокс  заключается в том, что имена Судейкина и Фонвизина,  главных участников этого конфликта, обернувшегося для  одного из них столь серьезными последствиями, окажутся рядом во всех изданиях и монографиях, посвященных  объединению «Голубая роза». Однако знаменитая  выставка состоится только через три года.  Покинув училище, Фонвизин уезжает в Германию, где  пытается продолжать свое профессиональное образование. Известно, что в течение трех лет он жил в Мюнхене, снимая комнату у красавицы-негритянки,  не очень усердно посещая студии Гертнера и Геймана.  В Мюнхен Ларионов посылал ему гонорары за проданные работы, и Фонвизин тратил эти деньги на качественные большие репродукции картин Веласкеса. Там же  в Мюнхене Фонвизин познакомился с художником Константином 3ефировым — еще одна встреча, которая окажет значительное влияние на его судьбу. С 1907 по 1927 год в жизни художника наступает период, когда проследить за всеми его перемещениями довольно сложно: то он едет к родителям в в Мологу, то вновь приезжает в Москву, живет у Ларионова, участвует в выставках, то вдруг снова исчезает с художественной сцены. Он словно ищет и не может обрести своего места в жизни. В 1912 году Фонвизин вместе с Зефировым уезжает в Мологу, в 1914 они живут под Самарой, на родине Зефирова. Затем Фонвизин один возвращается в Москву, откуда в 1917 году друзья уезжают в Тамбовскую губернию, в село Карандеевка, где живет семья жены Зефирова. Этот период, пожалуй, самый «непрозрачный» в биографии Фонвизина — сам Артур Владимирович умалчивает о нем в своей автобиографии, Известно, что он преподавал живопись и рисунок в студии для деревенских детей, организованной совместно с Зефировым. Что он женился на сестре жены Зефирова — Елене Богомоловой (так друзья-художники породнились). Что у Фонвизина родилась дочь, но нам не известно ни ее имени, ни даты рождения. Известно только то, что ее портрет экспонировался на выставке в Доме ученых в 1929 году. После революции, до 1922 года, Фонвизин преподает в Тамбовском пролеткульте, в 1923—1925 — в Нижнем Новгороде. От этого периода метаний, удач и разочарований остался корпус прекрасных натурных рисунков, гуашей, акварелей — портретов, автопортретов, пейзажей. Однако пока художник будто накапливает необходимый опыт, проходит «школу натурного рисования», чтобы позже осуществиться в своем собственном уникальном стиле. «Вторая половина жизни» началась в 1927 году двумя событиями: переездом (или бегством?) в Москву и встречей с Наталией Малкиной, будущей женой, Эти перемены, несомненно, способствовали «взрыву», который чуть позже произошел в творчестве художника. Но вполне возможно, что этот «взрыв» был обусловлен всей логикой внутреннего, творческого развития: словно этот особый дар, который не мог быть удовлетворен в течение 45 лет! и побуждал художника к эксцентричным и нелогичным действиям, вдруг проявился, прорвался наружу - и произошло некое открытие себя. Позже Абрам Эфрос писал об этом так: "И вот Фонвизина словно "прорвало". Он появился в новом и зрелом виде... Он переполнен силами, образами, красками. У него свое лицо, свои мотивы и своя техника. Он стал настоящим явлением искусства..."   Декорации жизни художника в 1930-х годах весьма непрезентабельны — небольшая комната в коммуналке, которая служит и жильем и мастерской; бедность на грани нищеты; «охота за заказами», которая у Фонвизина получается весьма плохо. Словно в параллельном пространстве проистекает его жизнь в искусстве; он очень много работает, участвует в творческих поездках в Керчь, Ржев, Асканию-Нова. Создает первую серию портретов актеров, выставляется, общается со зрителями, О нем пишут, им восхищаются. Его называют мастером акварельной живописи. Он получает престижный заказ на иллюстрирование немецкой романтической повести для издательства «Academia». В 1936 году происходит кульминация признания художника — в ГМИИ имени А.С. Пушкина открывается его персональная выставка, на которой он экспонирует около 200 работ. Торжественное открытие под музыку Штрауса. Выставка в ГМИИ пользовалась огромным успехом. О ее составе можно судить по каталогу — правда, крошечному, размером всего с ладонь, — в котором только перечень произведений, названия и даты, без указания размеров. В нем несколько разделов: «Композиция и портреты», «Керченский металлургический завод», «Октябрьская железная дорога», "Театр", «Цирк», «Пейзаж», «Иллюстрации». По воспоминаниям современников, экспозиция производила впечатление «красочной феерии». Мы может представить себе эту экспозицию по вошедшим в нашу выставку работам — «Мисс Адельфина» (1930), «Керчь» 21932), «Старый Ржев» (1933), иллюстрации к «Немецкой романтической повести» (1934).  Как могла осуществиться эта выставка в столь глухую и мрачную пору политических репрессий и подконтрольной культурной деятельности — остается загадкой, одним из парадоксов, которыми так насыщена судьба Фонвизина. Сразу же после триумфа в газете «Правда» была опубликована «разоблачительная статья» Владимира Кеменова. Ни производственная тематика, ни портреты передовиков, ни великолепные образы актеров — кумиров театральной публики В. Пашенной, В. Обуховой, Е. Гоголевой, С. Михоэлса — не смогли смягчить пыл этого «обличителя» формализма. Последствия подобного выступления легко себе представить. Издательства перестали давать художнику работу. Вместе с женой, которая ожидала ребенка, Фонвизин оказался в изоляции. Сохранилась (и уже не раз публиковалась) стенограмма обсуждения Фонвизина в Городском отделе ИЗО Управления по делам искусства от 11 марта 1937 года. Этот документ свидетельствует о крайне тяжелой бытовой и психологической ситуации, в которой оказался художник. Однако в его работах конца 1930-х годов нисколько не померкло радостное, праздничное сияние. Как и во время ссылки в Караганде, где Фонвизины оказались на грани выживания, как в голодные сороковые. Акварельные краски по- прежнему легко и точно создавали на бумаге некую особую реальность — цветоносную, гармоничную, необычайно убедительную. Будто все, что происходило в обыденной жизни, не затрагивало глубинные основы творчества. Жизнь проистекала своим чередом, живопись — своим. Этот психологический феномен составляет, на мой взгляд, суть творчества Фонвизина, своеобразие его видения окружающего мира. И в послевоенные годы, и в 1950-е‚ и, конечно, в 1960-е, когда известность художника стала стремительно возрастать, Фонвизин оставался верен и своей акварельной технике, и своим темам. Одно из редких «отступлений» — это серия наездниц, написанная в 1960-е годы на фильтровальной бумаге. Покрыв "промокашку" тонким полупрозрачным слоем белил, художник писал на ней акварелью, часто добавляя золото. Силуэт наездницы словно растворялся в сияющем свете... О творчестве Фонвизина писали многие, в том числе крупнейшие искусствоведы и художественные критики - А. Эфрос‚ М. Алпатов, А. Чегодаев, П. Эттингер, Е. Левитин. Каждого из них интриговала задача: распознать, раскрыть, описать словесно механизм взаимоотношений Фонвизина с натурой, секрет почти магического воздействия его акварелей на зрителя. В их текстах мы встречаем чрезвычайно точные наблюдения. Эфрос писал: «Действительность развертывается балетом. Фонвизин видит в ней лишь горение красок, танец яркостей, праздничность явлений... Зерна жизни произрастают под его кисточкой каким-то маскарадом...» У Евгения Левитина читаем: «Он, так часто писавший акварелью с натуры, всегда писал, собственно, не натуру, а некий внутренний образ, рождавшийся в нем от соприкосновения с темой, моделью, предметом... Поэтому Фонвизин часто начинал разработку какой-либо темы с рисования акварелью, чтобы потом... уйти от этого рисунка, оставив его где-то глубоко запрятанным под поверхностью свободного ритма красочных пятен...» В искусстве Фонвизина совмещается несовместимое: зоркость по отношению к окружающему миру и следование неуемной фантазии, точность и свобода, декоративная красочность и пространственность композиции... Возможно, ближе всех к разгадке секрета художника подошел Николай Харджиев, вскользь упомянувший, что у Фонвизина оптика совпадает с пластикой.  Фонвизин обладал уникальной способностью выстраивать особое цветоносное пространство, в которое погружены персонажи. Зритель сначала воспринимает это пульсирующее пространство, потом взгляд «ухватывает» одну точную деталь, потом — еще несколько, и, наконец, из сияющего марева «всплывает» весь, по словам Левитина, глубоко запрятанный рисунок...   

Автор статьи: Анна Чудецкая 

Старший научный сотрудник Государственного Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина