Он пленял окружающих какой-то мягкой властью своего таланта. Объяснить, подвергнуть его творчество анализу - очень трудно, потому что в своих произведениях, обнимающих очень многое из жизни, он сплетал порой несоединимое, а в них слышны и традиции Ренессанса, и «Союза русских художников», и современного авангарда. О его работах можно сказать словами Гете, что, когда сталкиваешься с настоящим произведением искусства, то приходится вести разговор не только о нем, но обо всем искусстве в целом. Художник оттенков , Алексеев замечал малейшие нюансы в натуре. Вот отчего трудно разбирать по ниточкам драгоценную ткань его произведений: это разрушило бы ее, мы стерли бы золотую пыль, отблески его таланта. Об Алексееве трудно рассказывать, хотя в жизни его было очень много и значительного, и поучительного. Его надо смотреть вдумчиво, ибо, несмотря на мнимую простоту, на самом деле – дорогую и благородную, его искусство необыкновенно смелое и поэтичное олицетворение окружающего мир. Он держит в плену своего зрителя, тем более что он был художником драматического склада, художником скорби. А ведь именно это чувство живет кругом и внутри каждого из нас. Радость мимолетна. Но когда печаль, темная и тяжкая, стучится в наше сердце, оно непременно открывается для нее, и от ее грустного прикосновения рождаются слезы. Так именно подходит к нашему сердцу Алексеев. Можно ли отказать ему в гостеприимстве и остаться безучастным? Адольф Евгеньевич Алексеев в отечественном искусстве - личность совершенно особая. Он принадлежит к художникам- шестидесятникам - в нем чувствовался закал так называемого «сурового стиля“ - и в то же время разительно отличался от них. Одной из характерных тенденций времени они считали стремление к синтезу, к большой форме, от «сценического» типа сюжетной картины — к монументальным формам живописи. Алексеев же много сил отдает картине, где энергия обобщения заключается в самих формах, в самом живописном языке, где повседневное, единичное вырастает до значительных высот обобщения. Его живописно настроенный глаз настолько погружается в созерцание зримой музыки окружающего, в волшебную игру света и тени, гармонические переходы цвета, обволакивающую воздушную среду, что иные способы оценки видимого как бы отступают на задний план. Он оттачивает свои формы, казалось бы, не заботясь ни о чем кроме красоты живописи и пластики, и к ним приноравливает содержание. Однако он счел бы себя заурядным художником, если бы был поглощен только этим. Само искусство всегда черпает свои внутренние, духовные ресурсы и силы в идеале свободного, целостного, всесторонне развитого человека-творца, всегда опирается на богатство человеческой природы. А. Алексеев - один из вернейших последователей тезиса, высказанного Ван Гогом: «Нет ничего более подлинно художественного, чем любить людей». Возможно, никто больше Алексеева не был охвачен мучительным сознанием ответственности за те впечатления и чувства, которые будут вызывать у людей его произведения. В каждую работу он всегда вносил столько широкого и могучего чувства, что даже малые казалось бы сюжеты, которые у другого художника так и остались бы в области мелкого жанра возрастали у него до широких размеров. Родился он в 1934 году и, естественно, не был на фронте. Немногим старше его поколение фронтовиков, или те, кто в военные годы был уже в достаточно сознательном возрасте, заявили о себе именно как о поколении -громко, напористо и самоуверенно. Они пришли перестраивать мир и утверждать себя. С первых же шагов в искусстве Алексеев верен непреложному правилу: индивидуальность произведению придает только сознательное отступление от общепринятого. Вот почему он ни на кого не похож, хотя если пристально вглядеться в его творчество, как вглядываются в воды глубокого озера, то на дне его - и отражения златоглавых церквей, и тишина рублевской «Троицы», и алый стяг Георгия Победоносца. Истоки поэтического вдохновения художника ясны, и все-таки человеческая и творческая судьба его сложилась так, что он в искусстве как бы сам по себе, в одиночестве. И это не только в силу особых свойств характера, а во многом в силу житейских обстоятельств. Пафос его творчества - это пафос ищущего. Художником создано огромное количество холстов, но святое чувство недовольства постоянно владело им. Он постоянно варьировал, экспериментировал на холсте, иногда доходил до задуманного, иногда портил, иногда просто бросал начатое. Есть нечто горькое и трогательное в том, что творческое наследие Алексеева изобилует эскизами и этюдами. Он не договорил, его речь была прервана преждевременным уходом из жизни, на самом значительном и важном месте. Возможно, что он и не сумел бы сказать свое последнее и лучшее слово именно в силу поставленных задач и особенностей характера. Этого уже никто не узнает. Жизнь Алексеева была тесно связана со Студией имени М.Б. Грекова, коллективом на редкость трудоспособным, но тем не менее не много давшим отечественному искусству, и прежде всего потому, что творчество этих художников было целиком связано с социальным заказом. А для художника пойти в услужение к кому бы то ни было - значит, загубить свой талант. Вспомним Чарткова из повести Гоголя «Портрет», погубившего свой талант угодничеством перед позлащенным мещанством. Встать на путь реальной борьбы с окружением художник, конечно, не мог. Он так же, как и другие, совершал творческие поездки в военные гарнизоны, привозил оттуда массу этюдов, рисунков, показывал их на выставках. Работы нравились товарищам по студии; говорили о его талантливости. Все это, конечно, было так - различие между его работами и работами товарищей было значительно, но дело здесь не только в талантливости. Ведь иногда, и не редко, бывало, что разница была не в пользу Алексеева. Это требует определенного объяснения. Большое число художников, связанных с социальным заказом, в стремлении как можно шире показать окружающее, судили о натуре с позиции информационного зрения, когда видимость - не более чем средство сообщения. Но вспомним Клода Лантье из романа Э. Золя «Творчество». Стремление к абсолютно точной передаче натуры, к такому воссозданию ее, которое могло бы соперничать с нею самой в правде и жизненности, захватывает художника вплоть до одержимости. Однако попытки создать реальность, а не постичь и отобразить ее, тщетные усилия отождествить искусство с жизнью ведут к тому, что подрываются самые основы искусства и разрыв его с жизнью становится абсолютным. Но для эстетически живописного восприятия натура, видимые формы есть непосредственное бытие внутреннего содержания. Поэтому Алексеев мог открывать для себя бездну поэзии в сочетании бледности лица М. Дриньяк с синей кофтой и не находил слов восторга от свежести первой зелени в пейзаже «Весна». «Важна не степень законченности, а степень найденности»‚ - любил говорить художник. В этом мудром изречении настолько много ценного, нужного, что ни подтверждать, ни отрицать высказанное нет смысла. Идя к широкомасштабным обобщениям, откидывая порой в сторону данные о времени и пространстве, он становился непонятным для восприятия. Художник Френхофер в новелле Бальзака («Неведомый шедевр») в воображении видит свои картины, но не может воплотить их на полотне. Вот так часто и Алексеев, в совершенстве владея всем арсеналом изобразительного искусства, приходил порой к результату, понятному только ему самому. Если б кто знал, сколько этих «неведомых шедевров» погибло под его рукой на его холстах! Работал Алексеев чрезвычайно быстро. Часто большой многометровый холст он писал без предварительных эскизов и этюдов, сразу нанося рисунок кистью. Объяснить это можно необыкновенной зрительной памятью художника и тем, что он во всех деталях вынашивал в уме заданную вещь, прежде чем браться за ее исполнение. Но в процессе работы вдруг происходило нечто. Добиваясь поставленных целей, он уже переставал интересоваться ими, переписывал холст начисто, иногда еще и еще, и часто, видно, исчерпав себя, приходил к какому-то совсем невыразительному, затертому, без ясных очертаний варианту. Не помню, чтобы в подобных случаях Адольф Евгеньевич огорчался. Каждая работа представляла для него ценность только пройденного этапа и художественного роста. Здесь, мне думается, сказывалась присутствующая в душе русского человека черта особого, скромного героизма. Это - внутрилежащая, глубокая страсть души, поглощающая человека, его житейскую личность до самозабвения. Всего себя он отдавал только живописи. В работе был очень неприхотлив. В качестве палитры мог использовать все что угодно: стекло, картон, оргалит. Кистями, как правило, работал щетинными, плоскими, на длинных ручках. Ими же обрабатывал детали, не прибегая, как это обычно делают, к мелким колонковым кисточкам, Каждый взмах кисти сопровождал движением левой руки, которой иногда убирал лишнюю краску или втирал ее в холст, как это делают при лессировке. Начинал лепить изображение как-то сразу, густым слоем красок, в высшей степени близко к тому, как скульптор прокладывает первыми массами глины каркас. Некоторые работы А. Алексеева по артистичности кисти и рисунка можно смело поставить в один ряд с лучшими произведениями отечественного классического искусства. В них подлинное творческое горение и очень много русского. Это не самозабвенная песнь солнцу, а неторопливая беседа о большом о главном в жизни.

Альбом «Адольф Алексеев. Живопись» Москва, 2000 г.