У меня не было периода «детского творчества». В 1927 году, живя на даче в глухой деревне под г. Владимиром, я узнала одну девушку, которая занималась живописью. Когда она попросила мою нянюшку посидеть ей для портрета, я присоединилась к ней и села рисовать. Представьте мое удивление, что у меня рисунок (немного, тонированный акварелью) вышел грамотным и похожим. С тех пор я почувствовала непреодолимое желание работать с натуры. Мой отец, увидев эту одержимость, попросил знакомых рекомендовать учителя. Ему указали на студию Федора Ивановича Рерберга. И вот отец, взяв меня, тринадцатилетнюю, за ручку (я была ужасно застенчива), повел к Федору Ивановичу. Дверь открыл небольшого роста человек интеллигентный внешности, в сером костюме. То и был Федор Иванович. Я увидела умное и, как мне, показалось, строгое лицо: голова с лысым черепом, нависшие веки над серьезно, смотрящими глазами, немного, выпяченная губа с серыми усиками под изящно, вырезанными ноздрями. В мастерской мне бросился в глаза портрет – прекрасная акварель: «Дама в черном». Я стояла ни жива, ни мертва со своим жалким альбомчиком в полотняной обложке под мышкой. Федор Иванович сначала сказал отцу, что у него занимаются только взрослые. Потом протянул руку за моим альбомчиком, посмотрел его и, улыбнувшись доброй улыбкой, сказал: «Может, может. Приходите завтра в девять утра». На следующее утро я пошла в студию. Дойдя до большого серого дома, поднялась наверх, страшно, волнуясь. Меня поразила взрослая публика, толпившаяся в тесной передней. И вот я в мастерской перед мольбертом. Эта мастерская отапливалась маленькой железной печуркой, которая стояла около обнаженной модели. Вдруг сзади меня кто-то дернул за передничек. Оглянувшись, я увидела прекрасное женское лицо, а рядом стоял Федор Иванович и смеялся. Женщина рядом с ним была Нина Павловна, жена Рерберга. В этой студии я занималась немного в 1927-1928 годах. А, потом решила, что, окончив школу, я обязательно вернусь туда, уж очень мне понравилась атмосфера, царившая в ней. Вспоминаю некоторых учащихся, работавших в те годы. Это, во-первых, Татьяна Никитина и Алексей Чашарин – выдающиеся по таланту учащиеся. Т.П. Никитина сначала занималась в Училище живописи, ваяния и зодчества в мастерской Константина Коровина, но потом ушла оттуда. По ее выражению, когда Коровин говорил об искусстве, то, как «соловей пел», но ей этого было мало. Кто-то рекомендовал ей студию Федора Ивановича Рерберга, который, помимо уроков рисунка и живописи, читал лекции по истории искусства и перспективе. Она туда и направилась. О Чашарине знаю мало, говорят, что его нет в живых. Где бы я ни занималась, лишь в студии у Федора Ивановича видела, что этот скромный человек, так много, знающий, никогда не стеснял почерк своих учеников. Рерберг учил не только грамотности, он рядом всегда вел линию искусства, творчества. В 1930 году, когда я поступила к Федору Ивановичу вторично, это уже были курсы ИЗО БОНО. Атмосфера на курсах была другая: царило какое-то равнодушие, потом в студию влились, учащиеся из закрывшейся студии Д.Н. Кардовского. Это были Т.И. Чертова, Е.И. Плехан, Н.Ф. Усольцев. Вспоминаю некоторых учившихся в 1930-1931 годах, которые и дальше продолжали заниматься искусством: П. Кузьмина, Н. Рождественского, О. Семенову, О. Малышеву, Д. Домогацкого, Л. Нечаеву, М. Фейгина и других. Приходила в студию рисовать и племянница П.И. Кончаловского Татьяна Кончаловская. Вернувшись осенью 1931 года с дачи, я показала свой первый самостоятельный портрет маленькой девочки в розовом. Живопись на курсах вел Федор Иванович, графику – художник Вильгельм Карлович Якуб. Как я была счастлива, что эту работу похвалили оба, счастлива, потому, что Федор Иванович всегда очень строго судил работу, а Якуб сказал: «Вот портрет будете хорошо писать, а стула нарисовать не умеете». Прошло несколько лет, и как-то я показала портрет, написанный на Истре. Я мало занималась живописью в студии, а больше приносила работы на консультацию Федору Ивановичу, и он разбирал их строго, хотя и очень осторожно. К примеру, на этюде, уходящее солнце скользит по зелени, а в палисаднике сидит девушка в плетеном кресле с книгой. Федор Иванович говорит: «Вот, ничего, как будто бы нет, а как нарисовано кресло, как посажена фигура!» Он очень бережно следил за каждым учеником, не стесняя его индивидуальности, учил грамотности, а главное, искусству. Возвращусь назад, к 1930 году, к своему поступлению на курсы ИЗО БОНО. Мне эти курсы не были по сердцу, я тянулась к цвету, к станковому рисунку. Зимой 1932 года Федор Иванович сказал мне, что журналистка Екатерина Степановна Паустовская просила его дома вести занятия кружка по живописи. Несколько учеников, в т.ч. и я, стали посещать этот кружок. Позировали друг другу. На этих занятиях было больше толку. Говорилось не только о работах учащихся, но и об искусстве вообще. В 1933 году Федор Иванович дал мне рекомендацию в московское Товарищество художников, одним из организаторов, которого, он был. До сих пор у меня сохранился дорогой мне листок, в котором написано, что, несмотря на юные годы (мне было девятнадцать лет), я достойна стать членом МТХ. Это позволяло мне посещать, находящуюся при Товариществе студию для художников. Вот там я стала продолжать работать под руководством Рерберга. Надо было видеть, с каким вниманием он относился к художникам. С какой великой скромностью, терпением, но и со строгостью. Я уже писала, что он никогда не давил на художника и если на что-нибудь указывал, то никогда не трогал рисунок, а осторожно проводил какую-либо линию, или давал схему на полях рисунка. Показывая построение фигуры, он очень раздражался, когда видел не глубокое изучение натуры, а приблизительное и с ненужными подробностями, без найденности целого, без правильного размещения рисунка на листе. Мой учитель удивительно мог разобрать работу. Через два года, в 1936 году, я оставила институт и продолжала непрерывно работать по рисунку в МТХ, а живопись занималась дома. Федор Иванович не советовал возвращаться в институт по повышению квалификации художников. Работая дома, я все время приносила свои работы на консультацию к Федору Ивановичу. Занимаясь в студии МТХ, в перерывах мы нередко бродили по выставочным залам. Я была свидетельницей такого случая: в стороне, задумавшись над своей работой, стоял какой-то парень. Федор Иванович всегда очень внимателен к людям. Подойдя к этому человеку, он поинтересовался: «В чем трудность?» – «Да вот, не приняли, а я не могу понять, почему». Тогда Федор Иванович серьезно поговорил с ним по поводу работы. Парень вдумчиво выслушал и сказал: «Вот, если бы так поговорили со мной на Совете, я бы знал, как продолжать работать дальше!» Это был Аркадий Пластов, впоследствии ставший одним из крупнейших советских художников. Федор Иванович после занятий в МТХ всегда шел домой пешком. Часто к нему присоединялись ученики, и когда, подойдя к дверям своего дома, он говорил так застенчиво: «Может, зайдете?» – я никогда не могла отказаться. У Федора Ивановича была огромная библиотека. Из старых художников он особенно любил Рембрандта, Тинторетто и Веласкеса, из импрессионистов – Дега, Мане, Моне и Ренуара. Я жалею, что занималась в студии, когда Федор Иванович уже не читал своих лекций по истории искусства. Зная художников по подлинникам, изучая, глубоко, характер их творчества, он сумел на живом материале истории искусств написать замечательную книгу – «Краткий курс истории искусства». Я не знаю лучшей книги по истории искусств, где в сжатом очерке был бы так современно изложен материал, что ее можно читать и сейчас. Я всегда искала, прежде всего, цветовых и световоздушных отношений. «Отношения, отношения!» – повторял Федор Иванович. Много лет спустя то же мне твердил другой мой любимый художник – Лентулов. В 1933 году в МТХ была большая персональная выставка Лентулова. Я ходила, очарованная его замечательной живописью. Немного, боясь, поведала о моем сильном впечатлении Федору Ивановичу, он, покачав, головой, сказал: «Хороший художник». Когда я встретила Лентулова в 1941 году в эвакуации в Ульяновске, то показала ему свои работы, и он принял меня, как своего младшего товарища и пожалел, что я не у него занималась. Этот разговор не обо мне, а о том, как не стеснял ученика, не менял его взглядов и не «навязывал» себя ученику Федор Иванович. Часов, проведенных в его скромной мастерской, не забыть, и я не знаю, с какой любовью он передавал то, что знал, своим ученикам. Эти годы, проведенные в МТХ, так памятны! В небольшое помещение приходило много народу, некоторых я помню: Е. Плехан, Р. Зелинская, И. Белякова, Л. Нечаева, П. Шапошников, А. Миролюбова, Чаневич, Дербенева и многие другие. Во время занятий царила дружеская атмосфера, у Федора Ивановича были хорошие отношения с художниками и натурщиками. Все мы любили рисовать обнаженную натуру. Любимыми натурщиками были Осипович, Ира Кожевникова, Василенко и Козловская. Надо было видеть, как заботливо и целомудренно относился наш учитель к натурщицам. Может быть, поэтому, он так любил: «Обнаженную» Ренуара, написанную, как нежный цветок. Помимо преподавания в изостудии МТХ, Федор Иванович преподавал в Текстильном институте и там тоже был любим, учащимися. Интересно, что впоследствии в том же институте живопись и рисунок стал вести, правда недолго, занимавшийся у Рерберга Д. Домогацкий. Кроме того, Федор Иванович был много лет консультантом в лаборатории московской художественной фабрики: «Палитра». Тогда, в 1930-х годах, были два выдающихся специалиста по технологии живописи – Рерберг в Москве и Д. Киплик в Ленинграде. Я всегда следовала советам, содержавшимся в их книгах. В последние годы жизни Рерберг мало работал, еще меньше выставлялся. Но, вот, через много лет, были устроены две его выставки. Жаль, что большая часть его работ давно разошлась по частным собраниям, и судить о художнике можно было только по сравнительно немногим вещам. На выставке, где были представлены работы в разной технике, мне понравились портрет дочери в старинном голубом платье, исполненный маслом, «Автопортрет в сером» – акварель, по плотности, не уступающая работе маслом, много других сильных работ: этюды, акварели, рисунки. У Федора Ивановича был замечательный живописный рисунок. Будучи крайне занят, он не имел возможности целиком отдавать свое время живописи, и это помешало ему полнее высказываться в искусстве. А, искусство он любил больше себя.

Автор статьи Т. Оранская

Материал взят из издания: Оранская Т. Памяти учителя // Ф.И. Рерберг. Сборник воспоминаний. Л.: Художник РСФСР, 1986. С. 70-75.