«Каждый мазок кисти – сокровище. Художники подобного масштаба рождаются раз в сто лет». Эти слова принадлежат известному русскому художнику Роберту Фальку, сказанные им после того, как он увидел работы Зверева у меня дома, в Москве, в 1958 году. Директор Нью-Йоркского музея современного искусства Рене ДꞌАрнонкур и бывший директор музея Альфред Барр, которые были у меня в предыдущем году, самым высоким образом оценили творческую деятельность Зверева, выделяя, его особо, из группы молодых художников послесталинского периода, чьи работы были выставлены у меня. Именно тогда они приобрели несколько его работ для музея. Я был представлен Анатолию Звереву композитором Андреем Волконским в 1954 году, когда он принес мне массу рисунков и акварелей. Мой интерес к нему, начавшийся тогда, постепенно, перешел в дружбу. Анатолий Зверев родился в 1931 году в простой русской семье. Его отец, который был счетоводом, умер в молодом возрасте. Его мать была посудомойкой в московских кафе. Сам Зверев не получил официального художественного образования. Он поступил в художественное училище памяти 1905 года, а несколько месяцев спустя был исключен за неподчинение правилам училища. Его «вина» была в том, что он спорил с преподавателями, отказываясь изменять линии рисунков, исправлять композицию, не говоря уже об оттенках и цветах. Однажды у него хватило ума сказать весьма бессовестным образом перед всем классом о том, что функции преподавателя должны быть ограничены. «Учитель, – сказал он, – должен содержать в порядке классную комнату, снабжать учеников красками, точить карандаши и ничего больше». За это он был исключен из училища. Ранние работы Зверева, относящиеся к 1953 году, были выполнены на обычном картоне небольшого формата в стиле известных русских пейзажей. В этих черно-белых рисунках раннего периода ощущается «обнаженный нерв». Это не было подражание Ван Гогу, но что-то очень близкое по духу голландскому художнику. Зверев также не избежал шизофрении, и это некоторым образом сближает двух художников. Ничто не повлияло на слух Зверева, однако, он несколько раз умудрялся ломать пальцы при весьма необычайных обстоятельствах. Тем не менее это никогда не касалось пальцев его правой руки. Мне кажется, что Зверев никогда не расставался с бумагой и карандашом, даже во сне. Любой, живущий, или умерший художник мог позавидовать его продуктивности. Когда его творческий гений был в полном расцвете, его работа, по мнению, некоторых западных критиков, могла идти в сравнение лишь с работами Матисса, или Пикассо. Его гуаши и акварели 1957 года я обычно относил к «мраморному» периоду. Это был период, когда художника не сильно волновали «чистые» цвета, и смешивал он акварели не на палитре, а в блюдце, где краски, перемешиваясь друг с другом, образовывали привлекательную поверхность, похожую на мрамор. Напрочь отсутствовали чисто красные, голубые и желтые цвета, а из-под кисти, спонтанных штрихов Зверева проглядывала, сияющая коллекция, драгоценных камней. Альтернативой служил громадный металлический таз для кипячения воды с кистью, которая постоянно плавала в нем; кисть макалась, поочередно, в разные слои гуаши. Скорость мазков кисти перемежалась и напоминала палочки в руках барабанщика; капли гуаши разлетались вокруг, забрызгивая обои. Пришлось поставить фанерные перегородки с трех сторон стола. Когда высыхала гуашь и в портрете угадывался образ модели, трудно было представить, что портрет был создан, подобным образом. Наряду с репрезентативной, Зверев стал заниматься абстрактной живописью. Этот период продолжался на протяжении всего 1958 года. Позднее, каждый рисунок стал поиском выражения новых форм. Казалось, что, Зверев не в состоянии обрести удовлетворение, он никогда не повторял себя при поиске новых путей в искусстве. На протяжении многих периодов своей работы он использовал трехцветную технику – с помощью белого листа и трех цветов он создавал романтические натюрморты, портреты и рисовал стволы деревьев. «Настоящий художник, даже, если у него нет и одной краски, должен уметь рисовать при помощи кусочка земли, или глины», – говорил обычно Зверев. Ярко выраженный художник-экспрессионист, он следовал лозунгу: «Анархия – это мать порядка». И этот порядок всегда присутствовал в его работах. Белый лист, или полотно не пугали Зверева. Он рассматривал их подобно тому, как музыкант рассматривает свой инструмент – например, виолончель. Смычком Звереву служила большая кисть, с которой он никогда не расставался. Работая с маслом, или гуашью, он, казалось бы, играл – без малейшего напряжения, ничего, никогда, не исправляя. Что же касается его рисунков, то я бы сказал, что, Зверев не рисовал так, как это обычно делают художники-графики. Он фиксировал все, что окружало его. Зверев очень и очень много рисовал, там, где только мог. В метро, в поезде, в трамвае. Даже в кинотеатр он брал с собой блокнот и делал наброски до начала фильма. Его широко, известные походы в зоопарк с многочисленными блокнотами, в которых он рисовал зверей и птиц, были, по всей вероятности, вершиной его творчества. Здесь я хотел бы сравнить снайперский глаз Зверева с линзами фотокамеры, где, единственная разница в том, что пленку в камере необходимо было менять, в то время, как запас Зверева вечен. Дважды мне посчастливилось присутствовать на подобного рода сеансах (я не могу найти другого слова). Наброски каждого зверя, или птицы делались шесть-восемь раз, с различных позиций. Анатолий рисовал зверей кончиками пальцев, смоченными тушью, рисовал двумя руками. Из-под, дрожащих прикосновений его пальцев на бумаге, появлялись олени, газели и другие животные, которые, казалось бы, двигались. Когда Звере работал акварелью, он пользовался одной большой кистью, как я уже об этом упоминал. Когда он работал тушью, он щедро промывал кисть водой. Но, самое интересное, что, работая маслом, Зверев также пользовался одной большой кистью, никогда, не используя, скипидар, или любую другую, чистящую жидкость. Выдавив краски на палитру, он свободно брал, необходимые ему цвета, один за другим, все время, переворачивая кисть и, нанося масло на холст. При этом краски на палитре оставались чистыми и не перемешивались. Я спросил Зверева, как это ему удается. «Это очень просто, – ответил он. – У большой кисти больше волосинок, гораздо больше, чем в нескольких кистях среднего размера. Но, нужно знать, как пользоваться одной кистью. Начиная с маленького уголка на кисточке, нужно при помощи нескольких волосков аккуратно обмакнуть в необходимую вам краску и затем перенести ее на те части полотна, где эта краска необходима для композиции. В процессе нанесения этой краски в различных частях холста почти вся краска сходит с кисти, и она становится сухой. Затем, я переворачиваю кисть и использую следующий цвет, обмакивая те волоски кисти, которые все еще довольно чистые, и наношу этот цвет там, где необходимо. Следующий цвет может быть перенесен на холст той стороной кисти, которая была использована до того. Почти сухая кисть придаст другой оттенок чистому цвету. Затем, я нахожу место на холсте, где мне нужен этот оттенок. Таким образом, моя кисть становится палитрой, где краски смешиваются спонтанно, создавая гамму мягких цветов. Используя эту технику, очень важно соблюдать последовательность выбора красок. В подобного рода, спонтанном написании, возможно, работать лишь одной кистью, – рассказывал Зверев. – Вообразите себе солдата, у которого вместо пулемета несколько ружей, которые необходимо постоянно перезаряжать». Больше всего поражает зрительное видение в спонтанных работах Зверева. В Переделкине, где был похоронен поэт Борис Пастернак, есть церковь с жилой частью, где жил патриарх, относящаяся к XV веку. Однажды, ранней весной, когда еще не растаял снег, Зверев написал шесть полотен (100 Х 80), над которыми он работал в течение десяти часов. Не прерываясь ни на минуту, Зверев перенес разнообразные пятна на холст. Прошло около часа. Я внимательно посмотрел на холст, где не было ни малейшего намека на церковь. На мольберте был абстрактный рисунок, хаотическое нагромождение пятен различных цветов. За несколько минут до того, как подписать работу, Зверев принялся за создание церкви при помощи другой стороны кисти. Выделив, более отчетливо три пятна, он придал другим пятнам, лукообразную форму куполов. Появились очертания церкви, а затем, бог знает откуда, деревья в церковном дворе и тающий снег. Мерцали стены розовой церкви. В то время, как я стоял с открытым ртом, Зверев настолько хорошо передавал краски неба, тающего снега и стен церкви на этих шести полотнах, что даже неопытным взором, можно было бы, безошибочно, определить, в какое время дня был сделан каждый из рисунков. Зверев, вне всякого сомнения, явление уникальное. Художники Москвы и Ленинграда ценят его особенно высоко и говорят: «Когда Господь помазывал нас, художников, он опрокинул чашу на голову Толи». Как личность, Зверев был «не от мира сего». Замечательный художник и поэт в течение многих лет раздавал свои рисунки всем, кому они нравились. Всегда, бедно, одетый, в костюме, который вовсе не подходил ему, ибо он достался ему от кого-то, она напоминал одного из парижских бродяг. Ему не нравилась новая, с иголочки, одежда. И, всякий раз, когда я покупал ему новый костюм, или новое пальто за границей, он сразу же шел и продавал их. На первый взгляд, возраст Зверева не соответствовал его облику. В возрасте 20-25 лет он мог часами гонять консервную банку с моим десятилетним сыном. В тоже время, разговаривая с другими художниками, Зверев изумлял всех своим глубоким интеллектом и природной мудростью. Однажды, я оставил Зверева и Фалька вместе на несколько часов, потому, что вынужден был покинуть их из-за весьма срочного дела. Я так никогда и не узнал, о чем они говорили, но, когда, я провожал Фалька, он мне сказал: «Вы знаете, Костаки, я ценю Зверева, как художника, но, поговорив с ним, я осознал, что его философский склад ума гораздо выше, чем его великий дар художника. Я был изумлен его интеллектом». Дружить со Зверевым было большим удовольствием, не всегда это было легко. Однако, наша дружба состоялась, благодаря его честности и такту, и длилась она много лет, и прекратилась только с моим отъездом на Запад. В заключение, я хотел бы сказать, что мои отношения с этим замечательным художником были источником огромной радости. И, я думаю, что он один из самых талантливых художников России.

Автор статьи Георгий Костаки, июнь 1986 года

Материал взят из издания: Анатолий Зверев [Текст]: альбом / [авт.-сост. Савелий Ямщиков; худож. Александр Быков; фот. Игорь Пальмин]. – М.: Галарт, 1994. С. 9-11.