Иногда случается, что в силу какого-то фатального стечения обстоятельств о том или ином писателе, поэте, художнике очень много говорят, не зная толком его творчества. Именно так произошло с Робертом  Рафаиловичем Фальком. На протяжении последних лет его имя часто  встречалось в различных статьях и выступлениях, но за исключением  очень небольшого числа людей, посещавших мастерскую художника,  его работы в сущности никто не знал. О нем судили и рядили на основании нескольких полотен, показанных на одной выставке в Москве.  Каковы бы ни были эти полотна, а, по-моему, они во многих отношениях интересны, нелепо и предполагать, что они могут дать право  уверенно и безапелляционно говорить о творческой эволюции художника, создавшего сотни картин, гуашей, акварелей, рисунков. И хотя бы уже поэтому стоило устроить такую экспозицию произведений Роберта Фалька, которая могла бы дать достаточно полное и объективное представление об основных этапах и жанрах творчества покойного мастера. Я не берусь предсказывать зрительскую реакцию на эту выставку. Кого-то, быть может, она еще глубже укрепит в отрицательном отношении к искусству Фалька, кого-то сделает его поклонниками. Но уж во всяком случае эта выставка даст дискуссии о Фальке реальную почву и положит конец созданию фантастических портретов  художника «по воображению». Вот уж поистине «лучше один раз  увидеть, чем сто раз услышать»‚—данном случае этот афоризм следует понимать в буквальном смысле слова!  Мое знакомство с Фальком было очень долгим. Правда, особо короткой близости между нами не установилось, да и в искусстве мы шли  очень разными путями. Но встречались мы многократно в разные годы и в разных ситуациях. Само собой, я хорошо знал работы Фалька‚  а Фальк—мои. И мы искренне уважали друг друга.  Я сейчас не могу уже точно припомнить, кто и при каких обстоятельствах познакомил меня с Фальком. Но произошло это знакомство  приблизительно в конце 1905 года, в стенах московского Училища  живописи, ваяния и зодчества. Я тогда уже завершил свои занятия  в этом Училище, а Фальк только начинал. Основные его педагоги были те же, что и у меня,—Валентин Александрович Серов и Константин  Алексеевич Коровин. Как и все даровитые художники, которых пестовали эти замечательные мастера русского изобразительного искусства,  Фальк получил великолепную техническую подготовку. Школой реалистического рисунка, композиционной логики, колористической гармонии он овладел в высокой мере. Об этом свидетельствуют не только его ранние вещи, выполненные в Училище и вскоре после его окончания, но и все последующие. Как бы ни была сложна и извилиста дорога творчества этого художника, какие бы эксперименты его ни увлекали, школа Серова-Коровина всегда оставалась как бы остовом‚ костяком его мастерства. При этом никакого прямого или косвенного сходства с работами Серова или Коровина у Фалька никогда не было. Но ведь они того и добивались, чтобы, дав ученикам хорошую, крепкую школу, пробудить в них неповторимую творческую индивидуальность и дать полный простор для ее самостоятельного развития. В мастерской Серова-Коровина учились очень разные художники: К. Петров-Водкин и Н. Ульянов, П. Кузнецов и Б. Иогансон‚ С. Герасимов и Р. Фальк. Все они стали оригинальными, ни на кого не похожими мастерами, все много и смело искали новые пути. А все-таки уроки Валентина Александровича и Константина Алексеевича оставались где-то в самой основе формальной структуры работ этих живописцев, какими бы они ни были разными и как бы не менялись на протяжении своей жизни.  Фальк начинал бурно и озорно, так же, впрочем, как и все живописцы группировки «Бубновый валет», к которой он примыкал в десятые годы нынешнего века. Попытки соединения стилевой системы Сезанна с традициями народного примитива, русского лубка, вывески, а затем н с опытами деформации натуры удивляли и возмущали многих. Уж очень резко отличались эти картины от всего предшествующего, от общепринятых представлений о красоте в живописи.  Впрочем, острые, громогласные споры возникали и между художниками, которых скопом именовали «левыми» и которые на деле очень основательно отличались друг от друга. Вспоминаю, например, что мастера «Бубнового валета» и участники «Голубой розы» (я был в их числе) одно время были в яростной оппозиции друг к другу. Разными мы остались на всю жизнь, но, конечно, время сгладило задор молодой полемики и нетерпимости, и все мы, не теряя верности своим убеждениям, сумели понять и по достоинству оценить работы мастеров с различными образно-стилевыми устремлениями.  Несомненно, в критических тенденциях «Бубнового валета» (и других группировок начала века) были явные перехлесты. Но ведь вместе с тем в работах художников, примыкавших к этому объединению, ясно чувствовались великолепный напор жизненных сил, молодой восторг перед красотой мира, стремление найти новый живописный язык, который сумел бы точно и глубоко передать ощущение действительности тех лет, ее волнений и страстей, ее порывов и мечтаний. Крайности впоследствии отпали, а известное обновление средств художественной выразительности было достигнуто. Подобное обновление периодически необходимо искусству, без него оно не может органично развиваться и говорить языком своего времени. Надо сказать, что у Фалька даже в самых острых его экспериментах  ясно чувствовалось тяготение к гармоничности, к завершенной ясности образно-пластических решений.  В полной мере и с подлинной зрелостью это стремление художника осуществилось в его работах послереволюционных лет, а особенно, пожалуй, еще и в тех, что выполнены в 30-х — 50-х годах. В эти годы раскрылась лирическая природа дарования Фалька. Его излюбленные жанры — портрет, пейзаж, натюрморт. Он никогда не прибегает ни к развернутому сюжетному повествованию, ни к пышным декоративным эффектам. Его живопись внешне очень скромна, сдержанна, лишена какой бы то ни было броскости. И от зрителя она требует внутренней сосредоточенности, известного душевного напряжения, необходимого для того, чтобы войти в проникновенный, задумчиво-созерцательный мир образов художника. Вы смотрите, например, на созданные Фальком изображения Самарканда и не встречаете в них никакой экзотики, никаких ярких, хлестких цветовых сочетаний, которые прежде всего замечает поверхностный взгляд в этих местах. А у Фалька тут мягкие, тонкие колористические отношения, строгая, ясная закономерность конструкции пластической формы. И все это вместе сливается в поэтический образ прекрасного мира, возвышенные, просветленный и несколько элегичный. Как-то совершенно по-своему, в лирическом ключе «беседует» Фальк и с торжественным великолепием Ленинграда, и с приветливой, сердечной красотой Подмосковья, и с бульварами, домами, небесами Парижа—города, который художник очень любил и где он прожил около десяти лет. Сколько живописцев, и французских, и русских изображали Париж, а у Фалька он совсем особый. Его не волновали шум и блеск «мирового города», карнавальная феерия его ночных огней, пестрая сумятица нарядной толпы. Он пишет город, в самом воздухе которого словно бы сгустились  размышления, тревоги и надежды людей предвоенной эпохи. Здесь и грустно, и одиноко, но горечь и смятение чувств сплетаются в парижских пейзажах Фалька с трепетно-отзывчивой человечностью, светлой мечтой, с искренней и мудрой любовью к жизни.  

В натюрмортах Фалька меня привлекает строгая, кристально-ясная  логика композиции и колористических соотношений. И еще то, что  предметный мир в его полотнах тонко одухотворен, несет печать человеческой жизни.  В своих портретах Фальк обычно достигал убедительного сходства с  натурой, но само по себе оно никогда не было главной задачей его работы в этом жанре. Для каждого из портретов он находил какую-то  сквозную поэтическую и живописную тему, которую развивал и варьировал со всей зрелостью и тонкостью своего мастерства и глубокой  проницательностью художника-философа.  На протяжении последних лет было устроено несколько великолепных выставок работ крупнейших советских художников старших поколений. Иногда эти выставки были для зрителей новой радостной встречей с произведениями хорошо знакомыми и давно любимыми. А иногда — волнующими открытиями полузабытого или вовсе неведомого большого искусства (вспомним, например, о выставках Петрова- Водкина, Павла Кузнецова). Мне кажется, что выставка работ Роберта Рафаиловича Фалька тоже станет таким открытием, еще больше расширяющим диапазон творческих достижений нашего изобразительного искусства.

 Мартирос Сарьян,  народный художник СССР,  лауреат Ленинской премии