Книги

Мария Эсмонт


Почетный деятель искусств города Москвы 
Член Московского союза художников 
Член Союза журналистов Москвы, объединения художников печати
Член Творческого объединения женщин-художников «Ирида»

Стимул для творчества я получаю от увиденного.
Вот это и есть главное: УВИДЕТЬ - увидеть так, как может только художник. Когда увиденное тебя поразило, удивило, творческий процесс идет сам собой. Руки делают то, что нужно, ты ничего не видишь и не слышишь кругом. 

Я родилась в Москве в 1937-м, в семье педагогов по призванию и таланту. Их влияние, не на выбор мной профессии, но на формирование моего характера несомненно. Моя мама, Эсмонт Варвара Николаевна, была очевидным лидером и в семье, и в активной педагогической и общественной деятельности в Москве: одна из основателей юннатского движения, движения за охрану природы, методист гороно, педагог-биолог, Ее принципиальность, фантастическая честность и работа до самоотречения были заложены от родителей. Ее отец Н.Н. Эсмонт, штабс-капитан в отставке, участник земского движения, посвятил себя делу народничества и просветительства, что не сыграло никакой роли во время Гражданской войны: он был вместе с сыном расстрелян в 1918 году. Мама, боготворившая своего отца, свято следовала его заветам, несмотря ни на что: ни на жесткую советскую пропаганду, ни на любые «установки» партии и правительства. Мой отец, Давыдов Сергей Данилович, интеллигентнейший человек (несмотря на то что был выходцем из бедной мещанской семьи), полиглот, окончивший множество курсов и два вуза, работал также методистом — по химии, биологии и литературе. Человек, свято веривший в печатное слово, он со страхом следил за смелой, принципиальной и непокорной женой, все время ожидая неприятностей. Они часто спорили — это были первые впечатления моего детства. В октябре 1941 года мою маму вместе со мной гороно эвакуировал в Казань, снабдив на дорогу для успешного попадания в поезд пятью четвертинками водки. Мое воспоминание: меня передают в дикой толпе по рукам к поезду, и мы с мамой оказываемся на буферах между вагонами, потом нас проталкивают в вагон. Отец остался в Москве, так как ему было уже 55 лет, и у него в позвоночнике прочно сидела пуля с Первой мировой войны, где он был солдатом. Всю войну он проработал на химическом заводе, заслужив медаль за оборону Москвы, орден Ленина и рак желудка. Вернувшись в Москву в 1943-м, мама была направлена на работу по восстановлению городской станции юннатов, которую они очищали от осколков снарядов, колючей проволоки и прочих остатков военного времени. Воспитывали меня родители каждый по-своему Я, конечно, всегда была среди маминых юннатов, которые никогда не должны были заметить никаких поблажек ко мне как к дочери педагога. Воспитание было жесткое: «надо». И еще: не дай Бог принести тройку из школы, даже четверка вызывала ее неудовольствие. У мамы было единое требование для всех: все писали дневники наблюдений и все рисовали. На меня еще ложилась нагрузка — оформлять все юннатские альбомы, стенгазеты, плакаты к многочисленным выставкам, а также писать роман с продолжением «Рассказы про Галины проказы» — у нас в квартире жила в свободном полете сорока Галя. Отец был добр ко мне, жалел, что я лишена материнской ласки, брал с собой летом в отпуск по стране, заранее составляя маршрут: то Украина, Закарпатье, то Грузия, Армения. Везде ходили на экскурсии, покупали путеводители, словари (украинский, грузинский и т. д.), чтобы я везде учила, как прочитать хотя бы вывески на местных языках, и обязательно читала шедевры национальных литератур (конечно, на русском). И тоже велел мне делать наброски памятников архитектуры. Биологом я стать не захотела. Зато оказалась весьма поднаторевшей в двух делах: неплохо пи- сала фельетоны для школьной газеты и, конечно, рисовала — и декор для газет, и шаржи, и школьный жанр. Похоже получались портреты подруг. Кем быть - я выбирала между журналистикой и рисованием. В 9 классе я со школьной подругой Ниной все-таки пошла поступать в художественную школу. Предварительно мы перерисовали весь запас муляжей в кабинете рисования, включая горшки с цветами, чучело глухаря и голову (папье-маше) австралийского аборигена. Школа была в Москве известная, Краснопресненская.

Ее директор, Наталья Викторовна, посмотрев наши рисунки, сказала: «Девочки, миленькие мои. куда ж я вас возьму, ведь уже 9 класс! А вас надо с нуля готовить. Не успеем к институту». Увидев наше горе, все-таки сжалилась, взяла. Рисовала я с удовольствием, с усердием — хотелось нагнать время. Окончила среднюю школу с серебряной медалью (хотя все экзамены сдала на пятерки). Пошла по- ступать в архитектурный институт и, конечно, провалилась: рисовали мы в художественной школе совсем не так, как надо было для архитектурного. Зато благодаря медали я целый год только рисовала, рисовала и читала, читала... Золотое время! Утром — в Бауманский детский Дом культуры в студию к В. Васильцову, вечером - в художественную школу или в студию нашего педагога Ю. Ряжского в клуб им. Серафимовича. Так каждый день. Весной и осенью по выходным — на этюды со студийцами.  

Юрий Григорьевич Ряжский, мой первый учитель, как я теперь понимаю, дал мне все, что можно было за такой короткий срок, и именно то, что помогло мне продолжить позднее учебу в поли- графическом институте — рисунок по методу Чистякова (Элий Белютин в институте также вел рисунок по Чистякову), основы композиции: велел делать наброски, не расставаться с блокнотом и карандашом — и в метро, и на рынке, и на вокзале, и на бульваре, везде и всегда, учил искать вдохновения у природы, на пленэре (это мне было всегда близко). В Доме пионеров Владимир Васильцов восхищал нас мастерством акварели и помог освоить эту сложную технику (на экзамене в институт я писала натюрморт акварелью, не думая о технике, уверенно). Через год я пошла в полиграфический институт (все-таки книги — моя давняя любовь) и... поступила. Легко, без блата и знакомств. Это теперь я знаю, что это было чудо! Я ведь «чужак» без роду, без племени. Ни одного художника в роду! Сдала 4 экзамена: рисунок, живопись, композицию, обложку на 4 балла и поехала с другими медалистами — на отработку на овощную базу. Молодым и счастливым везде весело! Даже среди гнилой капусты.  


Я считаю, что мне везло. Родилась в 19З7-м — родители живы‚ уцелели. Родители-умные,интеллигентные. Послевоенное детство, когда в цене была каждая конфетка или пряник, не было телевизоров и Интернета, зато играли во дворе в «казаки-разбойники» и в лапту, а позже разучивали на асфальте фокстрот под патефон и в подъезде на лестнице ставили «Золушку» или «Буратино»‚ а дома собирали друзей, чтобы вместе покрутить диафильмы. Это было счастливое детство, хотя и недоедали, И одежкой не были избалованы.  

Поступила в такой престижный институт! и из детства, и из института — друзья на всю Жизнь! А учеба в институте — это ли не счастье? Да еще в хрущевскую «оттепель», да еще с такими педагогами: Андрей Гончаров, Павел Захаров, Иван Чекмазов, Игорь Ильин, Алексей Сидоров и, конечно,— гром среди ясного неба — Элий Белютин; долой соцреализм, даешь авангард! «Пикассо, Леже, Дюфи — что непонятного? - Сами будете это все делать...» Элий Белютин и его школа вызывают неоднозначную реакцию до сих пор. На моем пути к творчеству, к искусству он был, конечно, самой яркой фигурой. Его педагогический талант плюс наша молодость и страсть к восприятию всего нового (после застоя соцреализма), внушение нам уверенности в своих силах — все это дало мощный толчок к полной раскованности и смелости в восприятии натуры (от природы до «обнаженки»). Он учил нас основам композиции, которые сегодня стали преподавать во многих институтах. Главное — он воспитывал у нас подход к картине как к синтетическому результату сознательного образного, психологического, компози- ционного и цветового решения, идущего от видения художника, а не от привязанности к натуре (избегайте «красивости»). Практическое знакомство с приемами работы и школами современной западной живописи помогло понять работы великих мастеров Франции и Германии «не понаслышке», а польский плакат стал для нас азбукой образного композиционного решения. 

Плывет пароход по Волге, и в старых русских городках с древними монастырями — десант авангардистов. Жители в шоке, художники веселые, богема! Потом — выставка на Большой Коммунистической. Наконец, «запахло жареным»: выставку за- крыли, «Манеж» разгромили, «Бульдозерную» разнесли. Студия Белютина «легла на дно», кто куда, мы — в издательства, в книги, в журналы, в дизайн, в промграфику. Из воспоминаний «институтского счастья»: первые два курса — учеба в усадьбе Голицыных. Час на электричке до Голицыно — домино, анекдоты, пирожки с повидлом за 5 копеек. В церкви - рисовальные аудитории. В парадных залах дворца — истмат и начерталка. В трапезной — столовая и лыжная база. Кругом лес. Зимой — лыжи, летом — пруд, купанье, футбол. Летом после второго курса — студенческая свадьба: вышла замуж за однокурсника Андрея Козловского; свадебное путешествие — покоряли целину! Западный Казахстан. Земля круглая, как лысая голова, ветер несет «перекати-поле». В туалет ходили «за горизонт». Жили в школе: сарай из двух комнат (одна - девочки, другая — мальчики). Работали на комбайнах, на току, рисовали, пели песни. Еще в студенчестве: спортивная гимнастика, альпинизм, этюды маслом на высоте 3 - 4 тысяч метров.

Постепенно и органично «вошла в среду». свои однокашники, друзья мужа по МСХШ — все художники. Новая среда — богема: весело, талантливо‚ интересно, хотя для некоторых оказалось небезопасно. Не всем удалось переступить через богемный удалой разгул. Для меня — жестокое «испытание на прочность». Много разочарований, поиск: «Что есть истина?» После института — вторая высшая профессиональная школа — ПРОМГРАФИКА. Опять повезло. В художественном совете - ветераны, мэтры полиграфического дизайна: В.В. Лазурский, Г ‚А. Кравцов, С.М. Пожарский и др. Муштровали всерьез, переделывала по многу раз, училась профессии по-настоящему. Одна беда — заработки от случая к случаю. Жить не на что. Родилась дочь. С мужем — разлад. Богема — это, конечно, весело, но РАБОТАТЬ НАДО. Вот оно, наконец: НАДО. Ребенок. Поиски работы. Мама, как всегда, на работе, со своими юннатами, с утра до ночи. Муж отдыхает. С друзьями веселее. Мы ему «мешаем жить».


Наконец, судьба протягивает мне руку. Из Информбюро сформировано Агентство печати «Новости». Новый творческий коллектив, журналы для зарубежных читателей. Первые наши однокашники, попавшие туда, ведут за собой своих друзей. Понемногу начинаю сотрудничать в редакции «Soviet Life» на Америку. Через 2 года, наконец, приняли на постоянную работу - в редакцию Юго-Восточной Азии. Работа в АПН — это моя долгая профессиональная работа в печати. Это еще одна высшая школа. АПН — это тоже авангард, но дизайнерский и «под колпаком»: задачи ставит отдел пропаганды ЦК. Высший пилотаж — это из ничего сделать конфетку, чтобы «советское — значит отличное», чтобы «знай наших»! Творческий коллектив: цвет журналистики, фотографии, молодые художники — все таланты. Соревновались: кто лучше «подаст тему». Работали не покладая рук, иногда ночами‚ чтобы к утру — на стол начальнику. Начальнику не понравилась пшеница в поле — что-то жидко! Роем землю, выискиваем в фототеке ТУ САМУЮ ПШЕНИЦУ — чтобы все ахнули! Все шло в ход: монтаж, коллаж, масштаб, обтрав- ка... Недавно сын увидел мои полиграфические “опусы» и удивился: неужели вы это все без компьютера делали?! Какой компьютер? Все вручную, вырезали, клеили резиновым клеем, рисовали шрифт кисточкой и пером!  

И опять: молодо-весело! Главное — творческий дух, друзья-коллеги, художники. Все вкалывали, не жалея сил, низкие гонорары возмещая количеством сданной работы. И уж совсем редкая удача для меня: командировки за рубеж с выставками АПН. Дело в том, что в «цивилизованные страны» фотовыставки от- правлялись без сопровождения: монтаж на местах делали прекрасно. 

А в глухой провинции - Юго-Восточной Азии — на местных дизайнеров надежды не было. Настал мой черед. Я молода, самоуверенна, активна и инициативна. Но когда я оказалась впервые за таможенным контролем в огромном зале аэропорта одна-одинешенька, с чековой книжкой на несколько тысяч долларов для проведения выставки в далеком, неизвестном никому Вьентьяне, я почувствовала легкое недомогание и незнакомое мне чувство страха. 22 часа перелета Москва — Вьентьян (с четырьмя по- садками по пути) довели меня до полного изнеможения. Меня вывели под руки еле живую из осенней ноябрьской промозглости в ярко-си- нее тропически-жаркое лето. Встретивший меня зав. бюро АНП посадил меня в машину и сказал: 2 часа можешь поспать, а потом — в павильон. Через 3 дня открытие международной ярмарки. После открытия отоспишься.  


Через 3 дня открытие международной ярмарки, После открытия отоспишься. Еще одна школа. Уже международная. С 7 утра до часу ночи — в павильоне. Жара около 40 градусов, красная пыль в воздухе, на зубах, в волосах, горло пересыхает. Мой английский совсем никакой: все сразу забыла. Но, помня уроки отца, осваиваю местный: лаосско-французско-русский. Помогают жесты. Бригада аборигенов работает споро. Любая мысль, фантазия, любое задание - под- хватывают на лету. Я была потрясена: ночью рисую чертежи витрин, утром отдаю, к обеду везут готовые. Нужен гравий — везут тут же грузовик гравия, нужны цветы, пальмы в горшках - через полчаса все передо мной. Как в сказке! Хожу по другим павильонам, перенимаю опыт дизайна. «Мадам травай тёп» — это про меня, что я работаю хорошо.  

Три раза я была в Лаосе по месяцу, с каждым разом все интереснее, набиралась опыта. С любопытством изучала местную экзотику, восхищалась красотой буддийских храмов — фото, слайды, кинокамера и, конечно, рисовала. Хотя жара допекала! Восток полюбила всей душой. Я попала в гущу политических событии. В Лаосе, когда я прилетела туда в 1973 году, только что закончилась бомбежка во Вьетнаме, а заодно и в Лаосе. Американцы уехали, бросив аэродромы и базы. Кругом полно безногих, инвалидов, беднота. 1974 год — из пещерных городов выходят воины «патриотического фронта». 1975 год — революция, свергают короля, устанавливают республику. Все это на моих глазах. Я лезу везде с кинокамерой, с фотоаппаратом. Меня сдерживают: не лезь, спрячься. В Банке под столом нашли бомбу. Из Тайланда - через реку — стреляют. Комендантский час, автоматчики обыскивают даже дипломатические машины. Из Лаоса за 3 года я привезла множество работ темперой и тушью, которые 10 лет мертвым грузом лежали у меня дома. Хождения в Союз обществ дружбы не давали никаких результатов: да, хорошо, конечно, это редкая тема, но как-то очень ярко...

И вот судьба посылает мне Татьяну Самойлову — человека, сумевшего сломать лед «застойной» пассивности чиновников, их боязни первого показа (а вдруг это будет что-нибудь не то?). Журналистка и режиссер телевидения, случайно уви- девшая мои работы по Лаосу, сказала: «Я буду не я, если я их не добью». И добила-таки. Моя первая персональная выставка «Краски Лаоса» состоялась, конечно, в моем родном Центральном доме журналиста. На выставку пришли все «большие люди» и посольство Лаоса, я стала сразу большим и искренним другом посла и членом Президиума Общества дружбы с Лаосом. Одна незнакомая мне дама сказала на вернисаже: «Ах, как хорошо мы все организовали, какая за- мечательная выставка!» После этого моя выставка по Лаосу в течение пяти лет ежегодно показывалась в самых разных залах Москвы. Мои работы, посвященные Лаосской революции, взяли в Музей Вооруженных сил России.  

Еще раз попала в военную обстановку в Шри- Ланке - там бесконечная война с «Тиграми освобождения тамил и ламы». Попала в блокаду Коломбо. Но тут я была всего 3 дня. Зато в 1989 году я прилетела в Коломбо с персональной выставкой как художник журнала «Советская страна». Тут уже меня принимали как «первую леди»: приемы, пресс-конференции, поездки в горы в древнюю столицу Канди и по побережью — масса впечатлений, это рай на земле! Природа, океан, буддийские храмы, экзотика — все восхищало. В московском Доме дружбы с народами зару- бежных стран прошли две мои персональные выставки: «Цейлон — остров-сказка в океане».  

Мой путь в искусстве довольно типичен для женщины. Воспитание двоих детей без бабушек и де- душек (ясли, детский сад, школа), но с полным джентельменским набором: фигурное катание, художественная школа, музыка - отняли из моего творческого пути 10 лет. Только когда дети, наконец, стали уезжать на лето в пионерские лагеря, я обрела счастливую возможность отрываться на один месяц в году для творческого отпуска. Конечно, это был активный отпуск: или поездки с друзьями и палатками на Север - в Карелию, по Северной Двине, по Вологодчине — к Ферапонтову монастырю, в Прибалтику, или творческие командировки от Союза журналистов, где я, конечно, опять оказалась в активе. Побывала на Урале и в Клайпеде, на Кубани и в Прикарпатье. Всегда рисовала. Иногда писала статьи в газеты и журналы об интересных людях. Опять нагоняла упущенное для творчества время. Да и трудновато пришлось после долгих перерывов «войти в форму», рисовать свободно. Хотя через два десятка лет, рассматривая работы по поездкам, обнаруживаю иногда такие свежие, яркие, оригинальные работы, подобных которым позже уже и не было.  

Проходит время, взгляд художника меняется, смотришь уже другими глазами. Наивные молодые импульсивные впечатления сменяются более осознанными. Ты уже знаешь, чего хочешь, уже выбрал стиль и технику, уже и заранее представ- ляешь, как это будет выглядеть на выставке! Конечно, не всегда. В творчестве на самом деле все непредсказуемо. И удачи, и неудачи — это на всю жизнь. Союзу журналистов я обязана тем, что стала опять художником, стала выставляться на вы- ставках в Центральном доме журналиста, в Центральном доме литераторов, в ЦДРИ. Увидеть свои работы на стенах в публичных залах рядом с ра- ботами других художников — это тоже «проверка на вшивость!» То, что дома хорошо, на выставке вдруг теряется, бледнеет. Вдруг, совсем неожиданно, получаю диплом от Союза журналистов за серию графики по Лаосу или за серию темперных работ по Эстонии (с острова Кихну). Оказывается, совсем неплохие работы!  

В 1987 году состоялась моя очень серьезная персональная выставка в Центральном доме работ- ников искусств, которую открывал Лев Кербель и от Союза журналистов Александр Житомирский. Ответственная выставка - это и трудность отбора, и трудность экспозиции, и страх перед приглашенными зрителями. Прошло удачно. Было множество гостей и прекрасных теплых отзывов. Все-таки у меня надолго сохранился комплекс неполноценности: отстала от коллег из-за детей, из-за того, что ушла в дизайн - надо было на хлеб зарабатывать. Завидовала членам Союза художников: по 2 месяца в году в домах творчества, на всем готовом, — мне бы так! К сожалению, обратиться целиком к искусству, вступить в тот самый заветный МСХ мне удалось уже много лет спустя, когда уже и как-то стыдно было по возрасту (где была раньше?)‚ но надо: стыдно также быть председателем Творческого объединения и не быть членом престижного (и теперь тоже) Московского союза художников. Положение обязывает!  

А дальше — страницы моей второй взрослой жизни - жизни в искусстве и в общественной работе, — создание новой, доселе невозможной общественной организации: сначала женские вы- ставки, потом клуб, потом творческое объединение, да еще независимое, с «юридическим лицом». А потом и свой дом — «Дом Ириды» на одной из московских магистралей — проспекте Мира. Все это уже описано в моей книге «Ирида — 10 лет весны». Это творческий отчет за 10 лет работы председателем Творческого объединения женщин- художников «Ирида». Это отдельная история, совпавшая по времени с новой историей нашей страны. И я лично, и мои подруги-художницы оказались вполне готовыми к «перестройке». Она была нужна нам для осуществления наших, уже давно готовых, планов.

Для нас это не было временем «крушения», «ломки», перемены жизненного пути. Наоборот, мы нашли себя, получили новые возможности для творческого роста и укрепления общественного самосознания. Нас знают и уважают. Мы переполнены проектами. Если б хоть не мешали! Если б еще не бесконечные трудности и, каждый раз неожиданные, проблемы! И тайный страх: выживем ли? Пока живы. Пара трагикомических эпизодов из моего последнего творческого десятилетия.  

В 1993 году с триумфальным успехом прошла выставка художниц «Ириды» в США, штат Индиана. которую мы привезли вместе с моей подругой гиашей Федоровой. Это был необыкновенный образец организационной работы, проделанной женской общественной организацией Индианы во главе с координатором Долорес Коган (наш друг до сего дня). С выставки в Музее американского искусства Среднего Запада было продано 100 ра- бот живописи, графики и скульптуры и около 400 декоративно-сувенирных изделий! Американцы, покупая. говорили, что они хотят помочь русским художницам в трудное время политических перемен. Купили и у меня несколько работ. Среди них— одна работа из Эстонии с острова Кихну «Овцы на пастбище на закате солнца» (голубые овцы на красном холмистом поле, окруженные рыбачьими сетями). После возвращения в Москву получаю вдруг по почте вырезку из американской газеты о нашей выставке. Пишут примерно так: «Выставка русских художниц довольно традиционна по стилю. Самая интересная работа — картина Марии Эсмонт "Овцы на закате солнца". Это мистерия в духе Марка Шагала: советские люди в Красной России за железным занавесом(!)». Я чуть не упала со стула!  

Еще один эпизод. «Ирида» везет выставку «Пушкин и Россия» осенью 1998 года в Русский центр в Париже. Собираемся ехать на автобусе, прямо от «Ириды» до Парижа. Я впервые беру на себя ответственность за всю поездку: маршрут, гости- ницы, визы, деньги, выставка. Я волнуюсь, спешу, рано утром ловлю такси, чтобы ехать в «Ириду». Конечно, у меня большой багаж — чемодан, картины и несколько пакетов. Подъезжаю - уже стоит автобус, и толпа наших художниц готова его брать штурмом. Я выскакиваю из такси, вытаскиваю чемоданы и пакеты и кидаюсь наводить по- рядок, а потом в салон — не забыли ли чего? Все садятся в автобус, я — последняя, водители просят аванс. И вот тут-то... где моя сумка?! Я ищу, по- том ищут все, потом я вылезаю и иду в салон - нет нигде — украли! В маленькой сумке — все паспорта с визами (27 штук) и валюта всех стран Европы в конвертах!!! Все вылезают из автобуса, достают багаж, салон превращается в «зал ожидания» с потрясенными, расстроенными женщинами. Программа «времечко» запланировала репортаж: «Пушкин никогда не был в Париже. 

Не попал он в Париж и на этот раз». Можно представить мое состояние! Я была не в себе. Автобус остался ждать, художники, выпив взятый с собой сувенирный запас спиртного, оставив багаж в «Ириде», разбрелись по домам на ночь. Я ночь не спала. Рано утром — звонок. Звонят водители автобуса: приезжайте скорей, приехал таксист, привез вашу сумку! У меня — истерика. Еду в «Ирду», звоним всем художникам, благодарю таксиста... Он нашел мою сумку на полу в машине вечером, когда окончил смену. Весь день сум- ка с деньгами и паспортами провалялась под ногами пассажиров. Как нас нашел? По адресам на конвертах с деньгами (я всегда использую старые конверты от приходящей в «Ириду» почты). Эту историю запомнили все, кто доехал-таки с нами до Парижа (автобус гнали без ночевок). Приехали в Русский центр утром в день открытия, успели развесить выставку, накрыть стол для «фуршета», и был потрясающий вернисаж с огромным стечением народа! Бог нас бережет! Потом было много поездок по Европе, каждый год, по разным странам, но таких приключений больше, слава Богу, не было! Как я справляюсь: и творчество, и «Ирида» и то и другое — моя жизнь. От нее никуда не денешься: НАДО жить. У меня двое детей: сын и дочь и желаю им легкой жизни. Но пусть им будет та же интересно.